Субъективный словарь фантастики

Разница была, однако, не просто в технологиях – крайтоновские динозавры появились уже в иную эпоху. После Ипра и Хиросимы, после Чернобыля и фреоновых атак на озоновый слой любому уважающему себя писателю-фантасту с планетарным мышлением (а из теперешних фантастов – кто без планетарного мышления?) стало очевидно: человек, наплевав на свою природную доброту, проявил склонность к самоистреблению. И если конан-дойловские ящеры существовали сами по себе, то динозавров из «Парка юрского периода» вывели в секретной лаборатории безответственные ученые. И, значит, их детища попадали в один ряд с нейтронной бомбой, бинарными ОВ и т. п. Игры в Бога экспериментаторам выйдут боком – сразу же догадывался пытливый читатель Крайтона, ожидая только момента, когда тиранозавр либо велоцираптор попробует наконец на зуб первую человеческую жертву.

Как и Конан Дойл, Крайтон не обошелся без ученых разглагольствований персонажей, однако на роль современного Челленджера избрал неинтересного Яна Малкольма и в конце романа его убил – это была единственная возможность заставить зануду-лектора замолчать, когда уже всем и все давно ясно. Впрочем, уже в следующем своем романе на ту же тему Крайтон был вынужден воскресить резонера Малкольма и вновь поручить ему заполнение пауз между зубастыми эпизодами в стиле action. Писатель в этот раз взял у Конан Дойла даже название «Затерянный мир». И, чтобы подчеркнуть преемственность, пару раз ненавязчиво упомянул имя… нет, не Челленджера, а Джона Рокстона. Увы, все аллюзии на роман Конан Дойла оказались не в пользу Крайтона. «Бывшая в употреблении» экзотика затерянного мира стала функциональным придатком сюжета, лишаясь самоценной роли, а персонажи (биолог Сара Хардинг, механик Торн, палеонтолог Ливайн и названный Малкольм) даже сообща не могли составить «коллективного Челленджера»: переизбыток компетентности без намека на харизму профессора превратил героев в предсказуемых статистов, за перемещениями которых следить было намного скучнее, чем за ужимками и прыжками динозавров…

Но вернемся к циклу Конан Дойла. В повести «Отравленный пояс» (The Poison Belt, 1913) Челленджер, его жена и вся его прежняя команда – журналист Мелоун, профессор Саммерли и охотник лорд Рокстон – становились свидетелями прохождения нашей планеты через полосу межпланетного ядовитого эфира. Наши герои изолировали свое убежище, запаслись кислородом и провизией и вынуждены были с ужасом наблюдать в окно за катаклизмом. Картина умершего Лондона выглядела страшной, но, к счастью, писатель все-таки пожалел человечество и вернул его к жизни, заменив смерть двухдневной каталепсией. Повесть уже не вызвала такого энтузиазма, как «Затерянный мир», хотя речь тут шла о возможной гибели человечества. Европе 1913 года было не до фантастики: в мире уже пахло грядущей мировой войной, и было ясно, что людям надо скорее опасаться друг друга, чем придуманного фантастом бродящего в космосе облака отравленного эфира…

Цикл о профессоре Челленджере завершили два небольших фантастических рассказа – «Когда Земля вскрикнула» (When the World Screamed, 1928) и «Дезинтеграционная машина» (The Disintegration Machine, 1929). В первом герой проводил опыт, доказывая, что вся наша планета – живой организм (см. Солярис), во втором вовремя обезвреживал опасного маньяка-изобретателя, придумавшего смертоносное оружие. Однако последним крупным – и самым слабым – произведением цикла оказался роман «Туманная земля» (The Land of Mist, 1926), отразивший интерес писателя к паранормальным явлениям. В последние годы, потеряв сына и младшего брата, Конан Дойл всерьез увлекся спиритизмом и начал отстаивать правоту этого учения с такой же страстностью, с какой ранее защищал несправедливо осужденных.

В «Туманной земле» Челленджер присутствует, но его образ как бы отходит на второй план. Сюжет довольно прост. Профессор, убежденный материалист (как прежде и сам писатель), не дает своего согласия на брак журналиста Мелоуна и своей дочери Энид – на том основании, что они с женихом верят в трансцендентные силы, а профессор категорически нет. В финале он, однако, беседует с дочерью, впавшей в транс, и в ходе беседы получает «неопровержимые доказательства» своей былой неправоты. Просветленный Челленджер обращается к дочери со словами: «Благодаря тебе я расширил свои представления о реальном и постиг роль медиума в спиритизме». И признается: «У меня сегодня как-то особенно легко на душе!»