Субъективный словарь фантастики

Роман Виктора Пелевина опубликован в 1996 году. По мнению некоторых критиков, это до сих пор – лучшая книга писателя. Действие начинается в 1919 году в Москве, куда прибывает из Питера молодой поэт-декадент Петр Пустота (в его родном городе им заинтересовалась ЧК). По стечению обстоятельств герой оказывается в чужой квартире, в чужой черной кожанке и с чужим комиссарским мандатом. Еще одно сальто-мортале – и Петр уже соратник Чапаева, вместе с которым он попадает на один из фронтов Гражданской войны. Затем следует ранение в голову близ станции Лозовая, затем… Стоп. Движение сюжета, свойственное приключенческой беллетристике, тут заканчивается. Начинается фантасмагория, замешанная на солипсизме, – жанр, в котором Пелевину нет равных.

Уже в первой книге прозаика, сборнике «Синий фонарь» (1991), едва ли не в каждом рассказе сквозило недоверие к так называемой «объективной реальности, данной нам в ощущениях». В этой победоносной «объективности» писатель подозревает – зачастую не без оснований! – какую-нибудь холодную липкую гадость вроде «ума, чести и совести нашей эпохи» или очередного «всепобеждающего учения». Вот почему он предпочитает иметь дело с россыпью переливающихся субъективных реальностей, данных в ощущениях его персонажам, оставив читателям право выбора наиболее комфортных версий происходящего.

Дело в том, что тяжкое ранение нашего героя влечет за собой появление у него особого дара – способность предсказывать грядущее. Время от времени погружаясь в сны, он неким сверхъестественным образом перемещается из боевого 1919-го на семь с лишним десятилетий вперед, попадая в нашу середину 1990-х. И здесь он никакой не поэт и не соратник Чапаева, а пациент психиатров, искренне убеждающих его, будто они реальны, зато Гражданская война и приметы 1919 года – следствие его затяжного бреда. «Так чей это был сон?» – спрашивала в таких случаях Алиса из книжки Кэрролла. Читатель Пелевина таких наивных вопросов уже не задает, прекрасно понимая, что ясных ответов от автора никогда не добьется.

И действительно: романист, не желая присуждать пальму первенства ни одной из двух версий, с усмешкой кинопровокатора вводит в действие версию № 3. Если поверить ей, то выбор в пользу «провидческого» или «психиатрического» варианта вообще бессмыслен, поскольку, может статься, никаких Василия Ивановича, Петра, Анки-пулеметчицы, станции Лозовая, психбольницы с ее санитарами и главврачом попросту не существует, ибо все они скопом – лишь эманация больного воображения еще одного героя, Григория Котовского, который, сидя в Париже, экспериментирует с кокаином, увеличивая дозировку.

Последнее объяснение способно было бы ввести простодушного читателя в состояние тяжелого ступора. Но, во-первых, простодушный читатель у Пелевина отсутствует (а читатель искушенный, напротив, обожает подобные интеллектуальные экзерсисы), и, во-вторых, сам автор не настаивает и на третьем варианте толкования сюжета, полагая его промежуточным. Романист вполне резонно допускает, что раз уж объявлен конкурс на замещение вакантной должности демиурга этой Вселенной, то кандидатура мага-наркомана Котовского – далеко не самая сильная. Ведь истинный демиург не нуждается в наркотике как стенобитном орудии, пробивающем бреши между мирами, и свободно проникает куда угодно без помощи кокаина, эфедрина или ЛСД. Так в романе кристаллизуются образы Чапаева и бело-черного барона фон Юнгерна – коллеги и оппонента Василия Ивановича.

У Пелевина Чапаев – мудрец, великий мистик, чуть ли не инкарнация будды Анагама, который лишь изредка нисходит с горных вершин эзотерического знания до прозаических обязанностей комдива. Кстати, Петра приближает к себе именно магическая ипостась Василия Ивановича, ибо для Анагамы существо, живущее «миров двух между», – кармический родственник. Не менее парадоксален романный образ фон Юнгерна. Мало того, что это кентавр, созданный из барона Унгерна, экс-властителя внутренней Монголии, и философа Юнга. Скрытая ипостась героя – тоже древнее божество с шестью руками, в каждой из которых сжата острая сабля. В таком обличье барон, например, инспектирует царство Одина, Валгаллу, строго следя, чтобы туда попадали только настоящие воины, и изгоняя оттуда бандитов, убитых при разборках «новых русских».

Замечу, что искусством создания оппозиций типа «Валгалла – разборка» Пелевин владеет в совершенстве. По мнению автора, оксюморон – символ нынешней эпохи, когда несочетаемое не просто сочетается, но и вступает в некий симбиоз. Потому-то в романе «Чапаев и Пустота» блатные рассуждают об архетипах, бронемашину охраняет Голем, в спор о «мерседесах» вмешивают Аристотеля, а рядовой москвич Сердюк, начав день с поллитровки, «полирует» дозу чашечкой саке, к вечеру уже приобщается к кодексу бусидо, чтобы ближе к ночи изъявить готовность совершить харакири…