Субъектность литературно-художественной деятельности

Только читают разное и по-разному. Один – эсэмэски, другой – толстые книги, вроде романа «Война и мир» в 4-х томах, бумажное издание.

Еще читают правила компьютерных игр, кулинарные рецепты на женских сайтах, светскую хронику, прогноз погоды, электронные билеты и названия станций.

Мало тех, кто читает древние рукописи, очень много – читающих вывески. Ибо как же без этого?

Так в чем проблема? А их несколько.

Первая: падение общего уровня культуры. Выросло малограмотное и почти невежественное во многих вопросах поколение. Поколение гаджетов, чатов и «ВКонтакте». Зачем запоминать ненужную информацию? Всё можно найти в «Вики». Всё и сразу.

Вторая проблема: постепенное исчезновение общего кода культуры. Социологи забили тревогу лет десять назад: публика читает настолько разное, что не пересекается в духовном поле нации. Школьную программу, золотой набор классики, последний оплот общенационального чтения, читают те, кто учится в школе (а не все сейчас туда ходят). Те, которые туда ходят и читают, не всегда читают полный текст. Те, которые читают полный текст, не всегда его адекватно (глубоко, полноценно) воспринимают. Те, которые адекватно его воспринимают, не всегда его хранят в памяти – см. предыдущий пункт.

Третья проблема: новое поколение У, оно же ЯЯЯ. «Мышление кузнечика», поверхностное восприятие информации из-за быстрого и однократного считывания. Однократное считывание, потому что надо быстро переключиться на другое дело – на десять дел сразу. (Юлий Цезарь тоже делал много дел сразу и был эффективным менеджером. Эти уверены, что они эффективные менеджеры, только окружающие не согласны.)

Десять дел сразу потому, что надо спешить.

Почему надо спешить?

– …Что?

«– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе. – Для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?»

Как бы и нам сделать невозможное: чтобы нация зачитала настоящие книги?

Персонаж против автора [62]

Персонаж замкнут рамками романа, его разглядывают, изучают читатели. Не вырвешься.

Но этот вырвался.

«Я не Грушницкий! – уверял себя и всех Мартынов. – Грушницкий – не я!»

Это надо еще доказать.

Автор долго не замечал перемен в прототипе. Недалекий фат – пруд пруди таковских. Но не злодей же!

Со времен юнкерского училища Мартышка играл роль обезьяны Бога, то бишь Лермонтова: Лерма неприличные стишки писал – Мартыш не отставал, Лерма на шпагах дрался – Мартынов не хуже. Когда ж Михал Юрьич выпустил роман с ужасным Печориным, Николай Соломонович решил, что получил, наконец, шанс вырваться вперед.

Написал роман с положительным со всех сторон персонажем, князем Долгоруким. (Некий г-н Достоевский после передрал фамилью главного героя.)

А Лерма не успокоился и сочинил стихотворение «Валерик», вовсе неприличное для боевого офицера. Мартынову ничего не оставалось, как срочно написать правильную патриотическую поэму «Гюрзель-аул». «Мы их травили по долинам…» и так далее, помните? Нет? Странно-с.

А что помните-с?

«…Небо ясно. Один воюет он. Зачем?»

Глупый вопрос.

Еще один пацифист-офицер выискался в русской литературе после Севастополя. Дурные примеры… ну, и так далее.

* * *

А трудно быть обезьяной Бога: все над тобой смеются.

«Горец с кинжалом» – «Mont рои» – невинный экзерсис (надоел бесконечный «Авиньон-Совиньон», захотелось чего-то поновее, на ту же мелодию).

Господи, и из-за этого стреляться?!

Но обезьянка оказалась злой. Кинжал болтался на правом боку ниже колена, это неудобно: ударял по ноге при ходьбе. Но Мартышка жаждал выделиться.

Лермонтов от своей выделенности страдал.

* * *

Итак, персонаж, он же Мартышка, вырвался из клетки романа – другим.

Автор обнаружил новый блеск в глазах героя не сразу, заметив, стал изучать. Наблюдал и даже проводил эксперименты над бедным животным. Что было скверно, но неизбежно для добросовестного автора – изучение натуры.

Молодой натуралист М. Лермонтов ставил Мартышку в разные положения, Мартышка (славный старый товарищ) запутывался в них всё больше.

(«Писатели – великие грешники», – проницательно заметил один расстрелянный. Писатель.)

Впору было остановиться. И начать другой роман про Героя нашего времени.

Но какого же теперь героя? Лерма пишет бабушке в Тарханы, просит посодействовать отставке. И прислать Шекспира.

Жаркое, душное лето, и листья уже пожелтели.

Как Мартышу доказать всем – и окончательно, непременно-с окончательно! – что он не Грушницкий, не марионетка Печорина-Лермы?

А просто делать наоборот: Грушницкий в романе не стреляет в Печорина, а Мартыш стрельнёт. Лерма сам на дуэль напрашивается (всё выясняет, где проходит граница нынешней подлости). Вот и узнает, достовернейше.

Десять шагов и три попытки. Вполне хватит.

* * *

Дуэльные правила в России принято нарушать.

И нарушали. А потом врали следствию, себя и других выгораживая.