Субмарина меняет курс

…– Замуж выскочила как-то по-глупому быстро. Красный командир, герой… Но герой оказался пьяницей и искренне считал, что может себе позволить любое хамство, интрижки с какими-то бабами, а жена… жена обязана все терпеть, да и куда, мол, она денется! А я, дурочка, воспитанная на старом принципе «я мужу Богом отдана и буду век ему верна», почему-то терплю. Да и деваться действительно вроде и некуда… Сама не понимаю, зачем я все это вам рассказываю… – Надежда прижалась виском к холодному стеклу, рассеянно всматриваясь в ночную темноту. – Так ехала бы и ехала… К сожалению, даже самая длинная дорога когда-нибудь заканчивается. Вы, наверное, устали от меня, и вам смертельно хочется спать. Да-да, пора! На нас уже и так неодобрительно посматривают… Спокойной ночи вам, Никита…

Надежда чуть тронула ладошкой руку собеседника и неожиданно, словно подчиняясь внезапному порыву, торопливо поцеловала его в твердую щеку, затем так же быстро скрылась за дверью своего купе. Орехов в легкой растерянности постоял у окошка несколько минут, потом озадаченно потер еще, казалось, горевшее место поцелуя и отправился к себе. Лежа на полке, «сотрудник особых поручений» упорно пытался думать о деле, вновь перебирал в памяти пассажиров, проводников и даже машинистов паровоза, пытаясь угадать таинственного курьера, но стоило прикрыть глаза и все «умные» мысли мгновенно улетучивались, а воображение услужливо рисовало образ девушки в каком-то нежно-золотом туманном ореоле и необыкновенные глаза светились чарующе и маняще…

В дверях купе появился Горобец с полотенцем, накинутым на могучую шею.

– Ой, хлопцы, яка гарна дивчина стоит в коридоре. Уся такая печальная и папироску в пальчиках вертит – верно, чекае кого-то, кто спички принесет… – Николай лукаво взглянул на молчавшего Никиту, хмыкнул и улегся на диванчик. Повозился, поосновательнее устраиваясь, и добавил: – Повторяю для особо сообразительных: «чекае» – это по-русски «ждет». Козак ты или не козак?! Забодай меня петух рогами и убей кошка задом, но не понимаю я, как ты ротой своей командуешь? Неси ей спички!!

– Так я же не курю, Николай Тарасович… Бросил еще полгода тому…

– Ни, зовсим дурна дытына… Я тебя что, тютюн, курить посылаю?! Гэть отсюдова!!!

Когда за Никитой закрылась дверь, Горобец удовлетворенно крякнул и мечтательно произнес:

– Все, пропал хлопчик, влюбывся… Эх, мне бы скинуть пуда два да рокив пятнадцать – я бы и сам такой кралечке всю ночь спички чиркал бы…

Долго-долго просто стояли рядом и молча смотрели в окно, за которым царствовала стылая зимняя ночь. Пару раз мимо проходил по каким-то своим делам пожилой проводник, озабоченно хмурясь и что-то сварливо бормоча себе в усы. На третий раз приостановился метрах в десяти, пошарил руками по карманам, чертыхнулся и вскинул взгляд на Орехова.

– У вас спичек случаем не будет, товарищ командир? – взяв коробок у подошедшего Никиты, неторопливо прикурил и, все так же озабоченно хмурясь, тихо произнес: – Стоите тут и стоите… Я к приятелю схожу… Поболтаем по-стариковски, почаевничаем. Два-то часа точно просидим. А то и все три… Купе мое не заперто. А за спички, солдатик, спасибо! – добавил уже громче и направился в соседний вагон.

– Что он вам сказал, Никита?

– Да так – ерунда…

– А вот врать вы совсем не умеете. Смешные вы, мужики! У него был такой заговорщицкий и таинственный вид, а у вас – как у мальчишки, пойманного в чужом саду. Я все слышала…

Надежда вдруг крепко взяла Орехова за руку, и через минуту в двери купе проводника сухо щелкнул замок…

Оказывается, счастье – это иногда просто возможность сидеть за простым столиком в вагоне-ресторане мчащегося поезда, слушать, как нежно позвякивают ложечки в чайных стаканах, и болтать всякий смешной вздор, а самое главное и важное читать в конечно же самых необыкновенных на свете глазах напротив. Жизнь так уж устроена, что иногда даже самые добросовестные сотрудники ЧК напрочь забывают о невероятно ответственных заданиях. Орехов настолько расслабился, что даже не сразу понял, о чем ему говорит чуть встревоженная Надежда.

– Вы знаете, Никита, по-моему, вашему спутнику угрожает опасность…

К столику Штейна подсели двое товарищей наружности явно не профессорской и уж тем более не пролетарской: даже непосвященному такие характерные лица с настороженно-волчьими и одновременно нагло-вызывающими глазками говорили одно – уголовники, шпана и прочая блатная шелупонь. «Особая» тягучая речь, словечки, наколки – у «гостей» старика присутствовал полный набор.

– Граждане, в чем дело? Марк Наумович?

– А тебя, фраерок, вроде никто и не звал… – тот, что постарше и покрепче окинул подошедшего Орехова оценивающим, неприязненным взглядом. – Мы тут культурно, можно сказать, ведем промеж старых товарищей беседу, никого не трогаем… пока… а ты сразу кипежь начинаешь подымать. Некультурно. Ну, раз ты, солдатик, такой нервный, то мы пока пойдем… в картишки перекинемся. А ты дед думай, да поскорей, а то мы ведь вместо хрустов можем и тебя на кон поставить. Или вот фраерка твоего… Шутю я, не бледней, пехота…