Субмарины уходят в вечность

Фюрер об этой встрече не знал. О ней вообще не знал никто, кроме его, теперь уже единственного, но все еще довольно влиятельного союзника Геббельса.

Так вот, этот берлинский лама еще раз потребовал, чтобы фюрера окончательно локализовали в его бункере рейхсканцелярии. Нет-нет, с убийством вождя он не торопил: то ли понимал, что это крайне опасно для жизни Бормана и Геббельса, то ли решил продолжить игру, условия которой так до конца все еще не оглашал. Возможно, стоявшие за ламой Высшие Посвященные опасались хаоса, в который может ввергнуть агонизирующий рейх несанкционированное исчезновение фюрера.

Словом, как бы там ни было, а речь шла только о надежной и окончательной локализации.

Борман прервал свою речь на самом высоком регистре и взглядом приговоренной к сожжению Кассандры осмотрел присутствующих. Кребс, Вейдлинг и Бургдорф стояли, опустив головы, словно в том, что здесь происходило, видели и свою собственную вину. Или попросту чувствовали себя неловко.

– Конечно же, это возмутительно, – первым нашелся Геббельс. – Именно сейчас, когда судьба Германии требует от нас наивысшего сплочения вокруг идей и личности фюрера!..

– Прекратите, Геббельс, – поморщился вождь и сам содрогнулся от осознания того, что ведь это первый случай в истории их взаимоотношений с «германским оракулом», когда он решился вот так вот, резко одернуть его.

Однако неожиданно ситуацию разрядил простаковатый генерал Вейдлинг, который в свойственной ему грубовато-солдафонской манере проворчал:

– Опять этот Геринг!.. Какого черта ломиться в такое время в бункер со своими дурацкими телеграммами?!

Вейдлинг уже не раз отличался подобными выходками во время оперативных совещаний и здесь, в бункере, и в «Вольфшанце», но всякий раз это сходило ему с рук.

– Давайте ответим, что вы, мой фюрер, не предоставляете ему права наместника; указ от 29 июня 1941 года отменяете как устаревший и утративший актуальность, и продолжаете исполнять свои обязанности главы государства, – предложил Кребс, стоя над разложенной на столе армейской картой части Германии, охватывающей берлинское направление от Одера до Эльбы.

Даже произнося эти слова, он косил взглядом в сторону города Людвигсфельда, в районе которого, по его сведениям, все еще сохранялся небольшой коридор – его единственное и последнее спасение, и, подобно азартному игроку, решающемуся идти ва-банк, нервно потирал кончиками пальцев свой заостренный «испанский» подбородок.

– Нет, действительно, какого черта ломиться?! – не унимался Вейдлинг. – Есть фюрер, и есть все мы! Что тут непонятного?! Если Германия в опасности, то спасать ее нужно вместе, а не сваливать вину на кого-то одного. Хотя Геринг виноват в провале войны больше всех нас…

Генералу никто не возражал, однако же никто и не поддерживал. На него вообще не обращали никакого внимания, как не обращают внимания на городского сумасшедшего, произносящего свои бредовые монологи на городской площади или соборной паперти.

Еще в течение какого-то времени фюрер стоял посреди комнаты с видом человека, провинившегося перед всеми остальными присутствующими, и, с этим же видом, неохотно возмутился:

– Понятно, что Геринг, как всегда, стремится к высшей власти. Это недопустимо. Мы не позволим ему создавать свое собственное правительство и вести переговоры от моего имени! Таких полномочий я ему не предоставлял.

– Вы слышали, господа? Геринг таких полномочий не получал! – заводил штабную братию Мартин.

– Так и ответьте ему, Борман, – наконец сдался Гитлер. – Объясните ему, в конце концов, что сейчас не время для этих его дурацких выходок.

– Я готов. Уже иду отвечать.

– Впрочем, я сам, – заколебался вождь.

– Будет так, как вы решите.

– Однако все должны знать, что ответ мой будет жестким и поучительным, – не очень уверенно, а потому недостаточно жестко заверил Гитлер и, еще немного поколебавшись, направился к выходу, намереваясь продиктовать телеграмму одной из своих личных секретарш.

– Я предлагаю, мой фюрер, – вновь взял инициативу в свои руки Борман, заставляя Гитлера остановиться уже у самой двери, собственно в дверном проеме, – чтобы вы объявили Германа Геринга предателем, лишили всех чинов, постов и наград, а лучше всего – приказали казнить[74].

– Ну, это уж слишком, – проворчал все тот же Вейдлинг, который, вместо того чтобы заниматься обороной Берлина, не упускал ни одной возможности встрять в очередную бункерную склоку.

– Если вы не замолчите, Вейдлинг, – угрожающе надвинулся на главного спасителя Берлина доселе державшийся в стороне от полемики Геббельс, – мы начнем выяснять, почему вы здесь, а не там, на баррикадах, в кругу защитников Берлина.

– А действительно, – поддержал его генерал Кребс. – Согласитесь, это вызывает вопросы.

– Не смейте упрекать меня, – холодно и почти безразлично огрызнулся Вейдлинг.

– А кто запретит нам делать это?

– Если я откажусь руководить обороной Берлина, то завтра вообще некому будет командовать его гарнизоном.