Субмарины уходят в вечность

– А что, сейчас этой обороной кто-то руководит? – подслеповато прищурился обер-пропагандист рейха. – А гибнущим гарнизоном кто-то командует?

– Представьте себе, Геббельс, командует, – закусил удила Вейдлинг. – Только поэтому мы с вами все еще пребываем в рейхсбункере, а не в одном из сибирских концлагерей.

– Жаль, что берлинцы не знают имени своего спасителя.

* * *

Прежде чем приняться диктовать секретарше текст телеграммы Герингу, фюрер возмущенно пожаловался ей:

– Не могу положиться ни на одного человека, фрау Турм, все меня предают.

– Я вас понимаю, фюрер.

– От этого я совершенно болен и постоянно страдаю.

– Нечто подобное вы говорили мне еще в марте, фюрер, – уставившись в клавиатуру пишущей машинки, проговорила исхудавшая, утратившая и без того не очень броскую красоту сорокалетняя блондинка.

– Разве? Как видите, пожаловаться мне больше некому.

– Вы не жалуетесь, Адольф, – Турм принадлежала к тем немногим людям из окружения Гитлера, которые оставляли за собой право обращаться к нему как фюреру, не употребляя лебезящего «мой», или же просто называли его по имени. Чего Гитлер просто-таки терпеть не мог. – Вы уведомляете нас о своем душевном состоянии.

– Теперь это уже не имеет значения.

– Пока вы – фюрер, Адольф, значение имеет буквально все. Потому что на вас смотрит вся Германия. И потом, если помните, еще тогда, в марте, я сказала, что рядом с вами много преданных людей. И повторяю это сейчас[75]. Вот только вам не всегда удается вовремя распознать их.

– В моем окружении их почти не осталось.

– А почему только в окружении? Вспомните Бонапарта и крепитесь. Ему было нелегче.

– Я знаю, что вы – давняя и тайная поклонница великого корсиканца.

– Как и вы. И вовсе не тайная.

– Согласен, вы этого никогда не скрывали.

«Вокруг одни бонапартисты! – мысленно вскипел Борман, вошедший в машбюро вслед за Гитлером. – Как получилось, что до них крематорная очередь концлагерей так и не дошла?! Явное упущение!»

– Вспомните, – не ведала его мыслей фрау Турм, – как Наполеон решительно выдвигал и приближал к себе новых людей. Ранее совершенно неизвестных. Именно эти люди оставались затем самыми преданными его последователями. Оглянитесь вокруг себя, фюрер. Разве в вашем окружении есть хотя бы один храбрый офицер, которого вы решительно выдвинули в маршалы или хотя бы в генералы? А сколько их было в окружении Наполеона: молодых, честолюбивых, талантливых и бесконечно преданных!

– Не отвлекайте фюрера непозволительными разговорами, фрау Турм, – не удержался Борман.

– Но ведь мы же говорим о… Наполеоне! – непонимающе пожала плечами машинистка, искренне верившая в то, что всякое упоминание имени этого французского полководца – свято. Тем более, в кругу военных. – Знаю, что вы, Борман, его не любите.

– Этого француза?! Я – германец.

– Вы вообще никого не любите, – обронила Турм, демонстративно перебирая какие-то бумажки у себя на столе.

– Сейчас мы говорим о Наполеоне, – язвительно напомнил Борман. – О французе, да к тому же корсиканце.

– Не огорчайтесь, Борман, будь вы где-то поблизости Бонапарта, он вас тоже не особенно жаловал бы.

– Оставим в покое тень Бонапарта, – решил фюрер, что за машинистку-бонапартистку пора вступиться. – И хочу, чтобы вы знали, фрау Турм, что вы – единственная в этом подземелье, кому я еще по-настоящему верю и кто способен успокоить меня, – лезвием прошелся он по самолюбию Бормана.

– Не будем об этом, фюрер. К тому же рейхслейтер ждет, как вы распорядитесь судьбой несчастного Геринга.

Вместе с фюрером она взглянула на Бормана. Тот ответил им взглядом, полным ненависти, и поспешил ретироваться.

Когда в тексте своей телеграммы Гитлер дошел до смертной казни, которой заслуживает «государственный изменник» Геринг, секретарша вздрогнула, прекратила печатать и, повернув голову, осуждающе взглянула на… Бормана. Именно на Бормана, хотя руководитель канцелярии и секретарь фюрера пока еще по поводу телеграммы и звука не произнес, а молча и, как могло показаться, смиренно стоял у двери, дожидаясь, пока о нем снова вспомнят.

– Мне так и писать это – о «смертной казни»? – вполголоса уточнила она у Гитлера.

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что это… Геринг!

– Молите Бога, что не Бонапарт! – вполголоса съязвил Борман.

И все же замечание фрау Турм какое-то действие возымело. Фюрер нервно прокашлялся и уже более твердо и настойчиво проговорил:

– Пишите дальше: «…Однако, учитывая ваши, Геринг, многолетние заслуги перед НСДАП и государством, я дарую вам жизнь, хотя и лишаю вас всех постов. Гитлер».

Как только Турм отстучала последнюю букву, они вдвоем, словно пойманные на горячем заговорщики, оглянулись на Мартина Бормана.

– Возмутительно! – почти прорычал тот. – Нельзя миловать предателей! Не то время, чтобы проявлять снисходительность к таким врагам рейха, как Геринг.

Дождавшись, пока он выйдет, Адольф и унтерштурмфюрер СС Турм вновь растерянно переглянулись.