Суд и ошибка

Недостатка в бумаге мистер Тодхантер не испытывал и потому смог исписывать аккуратно проштампованные листы мелким угловатым почерком и отсылать их Феррерзу в «Лондон ревью». Он прекрасно сознавал, что эта серия статей — уникальное явление в истории журналистики. Перечень удобств включал и запрет врача курить, к чему мистер Тодхантер и не стремился, и приятно удивившее его качество тюремной еды. Путем расспросов он выяснил, что бекон и яйца на завтрак, так воодушевившие его, были добавлены к стандартному рациону по настоянию врача.

Находясь в уютной камере, окруженный со всех сторон дружеским вниманием, мистер Тодхантер уже начинал сожалеть о том, что его пребывание в тюрьме будет слишком кратким — три полных недели со дня вынесения приговора. Он никак не мог примириться с тем фактом, что о нем заботятся лишь для того, чтобы в конце концов повесить.

Но об одной злой шутке судьбы он был прекрасно осведомлен. В тюрьме имелось всего две камеры смертников. Одну занимал сам мистер Тодхантер. Обитателем второй по-прежнему оставался Винсент Палмер. Даже обвинительный приговор, вынесенный мистеру Тодхантеру, не означал автоматического помилования и освобождения Палмера — ничего подобного! Власти держали Палмера в камере смертников и, судя по всему, не собирались выпускать его.

Прошло два дня, три, четыре, а известие об освобождении Палмера все не приходило. Мистер Тодхантер не знал, что эта ситуация беспокоит не только его. По прошествии сорока восьми часов власти наконец поняли, что могут с чистой совестью повесить мистера Тодхантера, но до сих пор не решались отпустить Палмера. На третий день этот вопрос был поднят на заседании парламента.

Министр внутренних дел с оскорбленным видом объявил членам парламента, что прошло слишком мало времени для решения об отсрочке исполнения приговора. Однако он не упомянул о том, что отсрочка сопровождалась бы окончательным помилованием, и на резонный довод оппозиции о том, что, поскольку присяжные поверили признанию мистера Тодхантера, следовательно, Палмера пора освободить, дал лишь уклончивый ответ. Под нажимом министр признался, что власти ни в коей мере не желают признавать Палмера возможным сообщником. Это компромиссное решение не устраивало никого, за исключением, может быть, самого министра, и на следующий день газеты впервые в истории своего существования проявили единодушие, требуя, чтобы Палмера наконец признали невиновным и освободили. После этого министр внутренних дел, доктринер и упрямец, закусил удила и наотрез отказался уступать. Единственным результатом стал перевод Палмера из камеры смертников в другую камеру, к взломщикам, убийцам и пациентам психоаналитиков.

Когда начальник тюрьмы сообщил об этом мистеру Тодхантеру, тот впал в такую ярость, что Фоксу пришлось спешно бежать за врачом.

 — Все в порядке, — мрачно заявил врачу мистер Тодхантер. — Я не умру, пока не узнаю, что Палмер на свободе, так что можете убрать шприц ко всем чертям.

Врач, который уже приготовился усмирить пациента четвертью грана морфия, замер в нерешительности. В конце концов успокоить разволновавшегося узника удалось начальнику тюрьмы.

 — Тодхантер, вам не о чем беспокоиться. Мне не следовало говорить вам, но пресса твердо вознамерилась добиться освобождения Палмера, а ее поддерживает вся страна. У правительства не хватит духу противостоять всему народу.

 — Скорее всего, — буркнул мистер Тодхантер.

Покинув камеру, врач с усмешкой обратился к начальнику тюрьмы:

 — Ловко у вас это получилось! Если бы я попытался сделать ему инъекцию, он начал бы сопротивляться и мог умереть от напряжения.

 — Этого никак нельзя допустить, — пробормотал начальник.

За их спинами щелкнул замок. Мистер Тодхантер в изнеможении откинулся на подушке. Двое его недавних собеседников о чем-то вполголоса переговаривались, покидая камеру. Но мистер Тодхантер не был настолько утомлен, чтобы утратить остроту слуха. Он с любопытством прислушивался к разговору.

Результаты сказались на следующее утро, во время визита полнотелого врача.

 — Я хочу встать, — объявил мистер Тодхантер после осмотра.

 — К сожалению, это невозможно, — жизнерадостно отозвался врач.

 — Ну разумеется! — ехидным тоном откликнулся мистер Тодхантер. — Отчего же?

 — Вставать вы не в состоянии.

 — А если ко мне придут?

 — Посетителей вы сможете принять в постели.

 — Понимаю, понимаю: вы твердо вознамерились сохранить мне жизнь, — ехидство в голосе мистера Тодхантера послышалось еще явственнее.

 — Само собой.

 — Придется окружить меня неусыпным заботами, как новорожденного младенца. Такого драгоценного пациента вы пользуете впервые. Вы должны спасти меня во что бы то ни стало — для виселицы.

Врач пожал плечами.

 — Тодхантер, все это вы знаете не хуже меня.

 — Не слишком ли жестоко?

 — Не стану спорить: чертовски жестоко. Но так положено.

 — Стало быть, встать вы мне не разрешите?

 — Не могу.

Мистер Тодхантер снова усмехнулся.

 — Сожалею, но я хочу встать и встану. И остановить меня вам не удастся.

Врач улыбнулся.

 — Это шантаж?