Суд и ошибка

 — Буду только рад, — со старомодным поклоном ответствовал мистер Тодхантер, — подчиняться всем существующим правилам. Надеюсь, в моем лице вы обретете образцового заключенного.

 — Да-да... Первым делом вас придется обыскать. В вашем случае это чистейшая формальность, но... Я решил, вы предпочтете, чтобы обыск провел я сам — правила это допускают. Будьте любезны выложить все личные вещи.

 — Я положу их на стол, — решил мистер Тодхантер и послушно выложил из карманов самопишущую ручку, карандаш, записную книжку и карманные часы с крышкой. — И попрошу разрешения оставить их у себя.

 — Это все, что у вас есть при себе?

 — Да. Все остальные вещи я уже передал поверенному.

 — Отлично, эти можете оставить. А теперь постойте смирно.

Мистер Тодхантер замер, чувствуя, как по его телу прошлась пара умелых рук.

 — Вот так... а теперь будьте любезны раздеться, если хотите — за ширмой, врач осмотрит вас, и вы переоденетесь согласно тюремным правилам, — начальник тюрьмы помялся в нерешительности. — В первый день заключения полагается купание, но думаю, мы пропустим эту формальность...

 — Я мылся сегодня утром, — согласился мистер Тодхантер.

 — Тем более, — коротко кивнув, начальник тюрьмы вышел.

Один из тюремщиков установил белую полотняную ширму в углу камеры, у камина. Радуясь этой заботе о его скромности, мистер Тодхантер удалился за ширму.

 — Сначала снимите только пиджак и рубашку, — попросил врач.

Мистера Тодхантера прослушали, прощупали и подвергли тщательному медицинскому обследованию. Особое внимание было, конечно, уделено его аневризме, к которой врач отнесся с явным почтением.

 — Насколько я понимаю, моя жизнь висит на волоске? — произнес мистер Тодхантер тем виноватым тоном, каким всегда говорил о нависшей над ним угрозе смерти.

 — Вы немедленно ляжете в постель, — распорядился врач, убирая стетоскоп. — Мало того, пробудете в ней весь день.

Мысль о постели вдруг показалась мистеру Тодхантеру заманчивой.

 — День выдался нелегким, — пробормотал он.

* 4 *

В последующие день-два мистера Тодхантера беспокоило только одно постоянное присутствие двух надзирателей. Спал он или бодрствовал, читал или размышлял, в постели или в отдельном помещении при камере, они всегда были рядом, не надоедая, но и не спуская с узника глаз. Мистера Тодхантера, отшельника по натуре и по воле обстоятельств, временами это определенно раздражало.

Впрочем, надзиратели оказались славными малыми, все шестеро, — они дежурили попарно, сменяясь через восемь часов. Особенно одну пару, обычно дежурившую с полудня до восьми часов вечера, заключенный был рад видеть. Старший из этих двух надзирателей, Берчман, тот самый, который привел мистера Тодхантера в камеру, рослый, дюжий мужчина с лысой головой и, в качестве компенсации, усами как у моржа, был превосходным компаньоном, всегда готовым услужить подопечному, не поднимающемуся с постели. Второй, Фокс, держался более скованно и, похоже, стеснялся своей должности, обладал военной выправкой, но не отеческим дружелюбием Берчмана, однако мистер Тодхантер не находил в нем больше ни единого изъяна. Вместе они составили отличное трио, и уже через сутки в камере начали то и дело раздаваться сардоническое хмыканье мистера Тодхантера, густой хохот Берчмана и смущенный лающий смех Фокса.

Мистер Тодхантер сдружился со своими тюремщиками, полюбил их и не раз бывал растроган усердием, с которым они играли в кости или участвовали в других развлечениях с явной целью отвлечь мистера Тодхантера от раздумий о его настоящем и будущем.

 — Нам не легче, чем вам, — откровенно признавался Берчман. — Даже, пожалуй, тяжелее — особенно сейчас.

 — Незачем принимать происходящее слишком близко к сердцу, — усмехнулся мистер Тодхантер. — Сказать по правде, Берчман, я счастлив, как никогда прежде.

 — А знаете, я вам верю, — Берчман потер лысину и взглянул на возлежащего на удобной постели узника с таким комичным выражением лица, что мистер Тодхантер не выдержал и рассмеялся.

Начальник тюрьмы часто заходил к нему поболтать. Вскоре он преодолел первоначальное смущение, вызванное, по мнению мистера Тодхантера, и громким делом, и тем, что начальник происходил из тех же социальных кругов, что и заключенный, и принялся с жаром обсуждать тюремную реформу, состояние тюрем и тому подобные вопросы, живо интересовавшие его. Мистер Тодхантер с удовольствием убедился, что его собеседнику не чуждо ничто человеческое. Начальник тюрьмы вовсе не походил на недалекого, реакционно настроенного солдафона, каким рисуют его коллег статьи в «Лондон ревью».

Врач тоже заходил по три-четыре раза в день и обычно задерживался, чтобы побеседовать, а капеллан, убедившись, что мистера Тодхантера не интересуют догмы, богословские трактаты и спасение души (пребывающей, судя по всему, в прекрасном расположении), также показал себя отменным собеседником, готовым по первому сигналу обсуждать любую тему, особенно из не доступных пониманию надзирателей.