Суд над Иисусом

Вовсе не Флюссер, например, первым обратил внимание на пристрастие Йешуа к проповеди среди «своих» — об этом давно писали «христологи». Но вот новый феномен: в эпоху Йешуа (в отличие от современной практики) в еврейской среде существовало активное еврейское прозелитство — обращение язычников в «истинную веру». Это естественное поведение для верующих людей, убежденных, что «Бог Израиля — Бог единственный», что «всему миру должен явиться свет с Сиона». Обращенных тогда было много (к ним, например, явно относился тот сотник, чьего слугу исцелил Йешуа). Позже среди них успешно вели проповедь «павликиане», ученики апостола Павла, что привела к конечному торжеству в Европе мирового христианства. Но у тогдашних евреев существовали различия в отношении к прозелитизму и к прозелитам: фарисеи школы Шаммая противились прозелитству, фарисеи школы Хиллеля — поощряли его. Казалось бы, Йешуа должен быть по сути, по смыслу своей проповеди быть ближе к более мягкой школе Хиллеля. Но вот парадокс, открытый Флюссером: в целом Йешуа был как законоучитель действительно ближе к «школе любви», к школе Хиллеля, но по этой проблеме — прозелитизму — он был куда более строг и примыкал к «шаммаистам». «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, за то, что обходите море и сушу, чтоб сделать прозелитом хотя бы одного, а когда это случается, делаете его сыном ада, вдвое хуже себя» (Мф 23, 15)

Почему же — сыном ада? Почему — «хуже себя»? Почему именно он, оздатель универсалистской, мировой религии для всех народов, был против процесса обращения язычников в единобожие?

Это — типичный еврейский феномен, который мог зафиксировать и объяснить только верующий еврей-историк. По понятиям иудаизма, на евреев как на «народ Избранный, народ священников», возложена трудная, практически смертным человеком почти и невыполнимая миссия — исполнять все 613 заповедей (начиная с элементарных — обрезания, «кашрута», т. е. особым образом приготовленной пищи и пр.). На прочие же, обычные народы (гоим — в переводе на иврит) возложены — как на обычную паству — более легкие обязанности перед Богоом: всего семь заповедей (признание Всевышнего, запрет на убийство, на кровосмесительство, справедливый суд, запрет на поедание частей живой фауны и т. п.). Если они семь заповедей соблюдают, «у них есть доля в Царстве Небес». Но если «сыновья Ноя», так их зовут в еврейском богословии, перейдут в еврейство, они обязаны выполнять все 613 еврейских обязательств и, поскольку это почти невозможно сделать даже рожденным в еврействе, «обращатели» как бы склоняют их к новому греху. Непривычные к тяжести нового Закона люди потому-то и считаются хуже обратителей-соблазнителей, «сынов ада».

Кроме того, Йешуа в принципе с неуважением относился к обычным нравам «гоим», не к каким-то преступлениям, но к самим жизненным нормам других народов, к проявлению ими нормальных человеческих слабостей — например, к повседневной заботе любого главы семьи о хлебе насущном, о материальной стороне жизни: «Не говорите, что нам есть и что нам пить, или во что нам одеться, ибо это то, что прежде всего ищут язычники … Ищите же прежде всего Царства Небесного, а вот это все приложится вам… Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам о себе позаботится. Довольно для каждого дня своей заботы» (Мф, 6 23–34). Или к длинным молитвенным службам: «А молясь, не говорите многого, как язычники. Они думают, что в многословии своем будут услышаны» (Мф, 6, 7) И более всего он не приемлет их естественную человеческую привязанность к «своим»: «И если вы приветствуете только братьев ваших, — обращается он к евреям, — то что особенного вы делаете? Не так ли поступают и гоим?» (5, 47) Действительно, любить тех, кто с тобой согласен, кто тебе мил, — это ведь не заповедь веры, а нормальная человеческая реакция на мир. От своих же последователей Йешуа требовал большей любви!

Еще одна подробность в Евангелиях, на которую мог обратить внимание лишь знаток раввинистической литературы. Как известно Йешуа происходил из совсем простой семьи (в русской традиции — отец его был плотником), тем не менее он был весьма образован в релиозном смысле слова — недаром к нему именно так и обращались окружающие — «рабби» (Флюссер отмечает: в то время это обращение ко всем знатокам и толкователям Торы, даже если они не являлись официально признанными богословами: «Только в следующем поколении после Иисуса титул „рабби“ стал означать ученое звание»(33). Откуда же взялись его особые знания?