Суд над Иисусом

В сущности, когда сегодня читаем проповеди Йешуа, мы не обнаружим принципиальной пропасти между его нравственным учением и тем, что тогда же проповедывали две (из семи существовавших) фракций фарисеев — «фарисеи любви Авраама» и «фарисеи страха Ионы». Флюссер, например, цитирует важнейший раввинистический документ того времени «Завещание Вениамина»: «Глаза доброго человека не слепы; он проявляет сострадание ко всем, даже к грешникам, даже если они замышляют зло против него. Делая добро, он побеждает зло, и Бог защищает его… Дети, если ваши мысли обращены к добру, то и злые люди будут в мире с вами…. И корыстолюбцы не только умерят свою алчность, но отдадут угнетенным свои излишки… У расположенного к добру нет двух языков: одобрения и проклятия, оскорбления и почтения, мира и раздора, но у него — лишь чистое чувство ко всем…Это дела Велиала двусмысленны, нет в них простоты» (37). Профессор сопоставляет это с важнейшими заповедями Йешуа и находит у авторов много сходных максим.

Тем не менее, он тут же отмечает принципиальную разницу между проповедью рабби из Нацерета и основной массой фарисейских учителей. Дело вовсе не в том, что Йешуа много раз порицает фарисеев за фальшь и лживость этих «гробов повапленных» (покрашенных), внутри которых одна гниль и мерзость. Как раз обличение лицемерия фарисеев было нормальным в его время в еврейской среде (забавная деталь. Флюссер думает, что в истории известны только два имени подлинных «фарисеев» — историка Иосифа Флавия и апостола Павла, и то — лишь из их собственных уст, потому что термин этот в те времена нисколько не украшал раввина, а был чуть ли не оскорбительным… И именно по этой же причине: фарисеев подозревали в лицемерии — как нынешних политиков: за них голосуют, но им не очень верят…) Флюссер полагает, что разница в подходе к самой религиозной нравственности и к самой религиозной практике была действительно важной — у фарисеев и Йешуа.

Кто он есть, рабби Йешуа из Нацерета — по Флюссеру?

Личность харизматическая («харизма» по гречески означает — благодать), т. е. неизвестно, как и почему возникшая в обществе (Лев Гумилев полагал, что таких индивидуумов облучило некое излучение из глубин Вселенной, и из-за него они стали особенными, не такими, как все). В нормальном-то состоянии общество представляет собой замкнутую самовоспроизводящуюся систему, противящуюся новому, — писал великий философ XX века Анри Бергсон. — Само по себе перейти в новое состояние, принять новую мораль или новую религию ообщество не в состоянии. Это могут сделать отдельные, «героические», а с точки зрения традиций — «преступные» личности, они создают новые ценности, а затем своим примером, обаянием или силой увлекают за собой и остальных. «Возникает вопрос: почему у святых были подражатели и почему великие благородные люди способны увлекать за собой толпы? Они ничего не требуют и не просят, они не нуждаются в увещеваниях и призывах, само их существование есть призыв… По-настоящему знакомы с природой этого призыва только те, кто оказывался в присутствии выдающейся моральной личности» (А. Бергсон, «Два типа веры и морали» (38).

Так вот, если Йешуа оказался такой исключительной личностью — а иначе невозможно объяснить возникновение универсальной, мировой религии, ведь она возникла уже после его гибели — лишь от истока страстей учеников, поверивших в него, то как могли воспринимать такую личность нормальные, т. е. не злобные, не подлые типы (такие есть в любой крупной фракции, были, конечно, такие и среди «прушим» — где их нет?), но обычные для его времени богословы-единоверцы?

Мне видится, что восприятие харизматической личности, сомнения и опасения от его проповеди, громадной, ослепляющей, но в блеске — опасной, «героической и преступной» (по Бергсону), — все это можно представить нашему современнику, описав, как ни странно, реакцию нашего же современника.

Снова — Амос Оз:

«Я зову Христа „рабби Йешуа“… Именно так звали его первые ученики — „рабби“. Не „отче“, не „святой“ и не „пророк“. Просто „рабби“, что означает „учитель“.

Христос был еврейским неортодоксальным учителем, который хотел вернуть иудаизм к тому, что он считал его истоками. А, может, хотел продвинуть иудаизм к выводам, казавшимся логичными.

Разумеется, он не был христианином… Его нога не переступала и не могла переступить порога церкви. Он никогда не крестился и не преклонял колени перед крестом, ни перед каким-либо образом или подобием человеческого тела. Он не делал это ни разу в жизни. Выражаясь современным языком, он жил как еврей, стремящийся улучшить мир и усовершенствовать духовное наследие, и умер как еврей, отказавшийся идти проторенным путем…