— Будущее, — покачал головой Пилипенко, бросая шляпу, шарф и пальто на кафельный стол, — будущее представляется вам праздником, тогда как мне оно видится в довольно мрачных тонах. Что творится в Петербурге, в Москве! Сумасшедший дом. Время настолько начинено событиями, настолько наэлектризовано, что хочется хотя бы немного разрядить его, раздвинуть, проветрить. Все вооружаются, на улицах стреляют. Погромы. Грабежи.
— Это как болезнь, — заметил Богдан. — Ею нужно переболеть, выстоять, победить.
— Вы торопите время. Натягиваете его на себя, как ветхую простыню, забывая, что где-то там, впереди, материя непременно треснет, лопнет, расползется. В результате образуются клочья, дыры, которые вашим же детям и достанутся. Такой сильный ветер! И вы будете меня заверять, что твердо знаете, куда нас несет? Ваше место здесь, а не там. — Пилипенко шлепнул ладонью по кафельному столу. — Слишком много сегодня охотников разрушать. Найдется ли хоть один, кто пожелает строить среди этого хаоса? Какой пример мы даем будущему?
— Иногда и в разрушениях большая нужда.
Пилипенко достал с полки какую-то склянку, поднес ее к глазам, поставил на место.
— Не смотрите на меня так, будто я на старости лет выжил из ума и стал монархистом. Нет, я не монархист. Если помните, господин Кнунянц, в девяностые годы я был с вами. Но теперь… Во мне, знаете ли, очень силен дух противоречия. Когда преследовали студентов, я был с ними. Но сегодня, когда все сошли с ума, я хочу находиться в здравом уме и трезвой памяти…
Из прогрессивной прессы тех лет: