Суд скорый... И жизнью, и смертью

— Прямо на Волково кладбище? Лежите! — И он так властно ткнул в сторону Быстрянского своим пенсне, что тот, морщась от боли, невольно опустился на койку. — Вот так. А вас, — он ткнул пенсне в Григория, — попрошу… — и весьма выразительно указал на дверь.

Григорий встал, оглянулся на Быстрянского.

— Найди на факультете Николая Крыленко, — сказал тот чуть слышно. — Он обязательно поможет. И приходи, как урвешь время…

В университете в перерыве между лекциями Григорий отыскал в толпе студентов медлительного кряжистого Крыленко — его показал Кутыловский. Когда прозвенел звонок, Григорий увел товарищей в туалетную — там можно было спокойно поговорить.

Действительно, в туалете никого не оказалось. Плавали клочья табачного дыма, монотонно капала в раковины вода.

Отойдя к окну, откуда в помещение сочился скупой осенний свет, Григорий рассказал о разговоре с Быстрянским, достал из кармана листовку и, расправив ее на стене, прочитал:

— «…Пусть же в четверг, двадцать второго ноября, не работает ни один пролетарий! Да здравствует однодневная забастовка протеста!» Вот Косоротов говорит: рабочие ждут, что университет присоединится к забастовке…

В коридоре, у самых дверей, послышался шорох. Попыхивая папироской, которую он сжимал серединкой сложенных сердечком ярко-красных губ, в туалетную неторопливо вошел Александр Малеев, секретарь Студенческого отдела Союза русского народа, правая рука Женкена. Прищурившись сквозь дым папиросы, он иронически оглядел стоявших у окна.

— Кажется, коллеги, совещаетесь о судьбе голоштанных депутатов? Вижу, угадал. Но, надеюсь, не помогут христопродавцам никакие совещания. Думаю, что Петр Аркадьевич Столыпин обеспечит им надежный пеньковый галстучек! П-фью! — Он провел ребром ладони по шее и вскинул руку. — Потом запихнут их телеса в ящики с негашеной известью — и адью! Как говорится: царствие небесное, вечный покой! Ась?

Кутыловский рванулся к Малееву, стиснув кулаки.

— Тс! — предупреждающе поднял руку с дымящейся папироской Малеев, отступая к двери. — Я ведь тоже, коллеги, не в одиночестве.

За створками двери показалось красное лицо Цорна, за ним стояли еще двое.

— Приятных поминок, — галантно поклонился Малеев, уходя, и с неожиданной яростью метнул в угол комнаты скомканный окурок.

— Сволочь! — процедил сквозь зубы Кутыловскин, — Если прикажут, не задумываясь, повесит любого из нас…

Крыленко не спеша подошел к двери, выглянул. Малеева и его приятелей в коридоре не было.

— Ну, что же? — спросил он, возвращаясь к окну. — Надо сходку! Давайте сейчас по всем факультетам. После лекций — в актовый зал! И эти листовочки надо пустить в дело. Так?

Все последние дни университет жил ожиданием чрезвычайных событий, тревожная атмосфера грозно сгущалась. Открыто говорили о предстоящем назначении нового министра просвещения Шварца, зарекомендовавшего себя беззастенчивой полицейской строгостью и казенным педантизмом. Это должно было ударить прежде всего по университетам, «рассадникам вольнодумства и крамолы».

На сходку по окончании лекций явилось не меньше двух тысяч человек.

Экзекутор, как обычно, без разрешения ректора отказался открыть актовый зал, но кто-то из студентов приготовил подобранный к залу ключ, и когда сутуловатая фигура экзекутора скрылась в конце коридора, тяжелые двустворчатые двери распахнулись.

Гудящая толпа разлилась по залу.

Стоя рядом с Кутыловским, Григорий чувствовал небывалый подъем, словно ему сейчас предстояло по-настоящему сразиться с врагами, хотя он понимал, что главные враги не здесь, а где-то вне поля его зрения, недостижимые и неуязвимые для его ненависти.

И когда один из руководителей студенческого университетского общества Михаил Антонов, в расстегнутой тужурке, с растрепанными волосами, объявил сходку открытой, Григорий первым попросил слова.

— Господа! Товарищи!

— Твои товарищи сидят на скамье подсудимых! — крикнул кто-то, скрытый толпой.

Григорий не смог разглядеть крикнувшего. Но выкрик не смутил его.

— Товарищи! — повторил он, и толпа, наполнявшая актовый зал стихла. — Товарищи! Вы слышали, как сейчас кто-то крикнул о скамье подсудимых. Именно об этой скамье, позорной не для тех, кто на нее будет послезавтра посажен, нам и надлежит говорить. Товарищи! Правительство собственными руками рвет манифест семнадцатого октября, обещавший народу гражданские свободы. Вторая дума незаконно разогнана! Мы стоим перед лицом вопиющего произвола. Пятьдесят пять депутатов обвинены в государственной измене. Шестнадцать из них арестованы и ждут суда в тюремных казематах… Послезавтра их будут судить… Неужели мы будем молчать, когда на наших глазах попытаются отправить людей на каторгу только за то, что они жаждали элементарной справедливости? Каторга! Ссылка! Для многих и ссылка равносильна смертному приговору! Окаянски и Кадаи, Нерчински и Акатуи — сколько там осталось дорогих нам могил?!

— Не беспокойся! Места там для тебя еще хватит! — крикнул от окна Женкен. — А мы по тебе не соскучимся!..