Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Тейлор подхватил это предупреждение во второй американской речи 30 августа, на этот раз посвященной опасностям немецкого милитаризма. Он напомнил суду, что существуют более чем исчерпывающие доказательства сотрудничества между армией и айнзацгруппами. Генеральный штаб и Верховное командование несут ответственность не только за ведение преступной войны, но и за страшные преступления против мирных жителей. Представление о том, что эскадроны смерти «перемещались по всей России» и массово убивали евреев и коммунистов без ведома вермахта, «совершенно ни с чем не сообразно». Необходимо объявить Генеральный штаб и Верховное командование преступными организациями, чтобы охранить будущее Европы, потому что милитаризм ничуть не уважает «прав других людей»[1298].

Позже тем утром де Риб размышлял о важности прав человека для будущего Европы. Он напомнил суду, что конституции «всех цивилизованных наций» говорят о «неотчуждаемых правах» и что Устав ООН (подписанный на Сан-Францисской конференции) провозглашает веру его подписантов в фундаментальные права человека. По его словам, нацизм столь чудовищен именно тем, что ничуть не уважает «человечности индивидов» и стремится навязать человеческим сообществам такие биологические идеи, как «естественный отбор» и «борьба за существование». Депортации, концлагеря, газовые камеры и, наконец, геноцид – все суть следствия из этой идеологии убийства. Де Риб провозгласил, что признание организаций виновными принципиально важно для строительства послевоенного мира, потому что оно будет напоминать миру о существовании такой вещи, как «моральный закон»[1299].

Руденко снова выступал последним. В тот день он завершил дело организаций призывом к суровому приговору. Он тоже напомнил о главных преступлениях каждой организации, сделав упор на ее службе фашистскому заговору. Раскатистым голосом он обличал лжесвидетельства множества свидетелей защиты. Если их истории правдивы, кто же убил 12 миллионов мирных жителей? С особенным гневом он рассказал о том, как Манштейн, Браухич и Рунштедт явились в Нюрнберг распространять ложь. По его словам, обвинение, вне всякого сомнения, доказало, что немецкие военачальники виновны в подготовке и ведении агрессивной войны. Тут он пересказал главные моменты прежних показаний Паулюса и рассказ Шрайбера о роли Верховного командования в планировании биологической войны[1300].

Как и Максуэлл-Файф и де Риб, Руденко применил термин «геноцид», говоря о преступлениях СС. Но, следуя указаниям Москвы, он подчеркнул, что геноцид – преступление, специфически связанное с фашизмом. Немецкие фашисты, будучи «империалистами», стремились захватить другие страны и расширить охват «воинствующего немецкого капитализма», сказал Руденко суду. Они называли себя социалистами, чтобы скрыть свои подлинные намерения. Очевидно, он давал понять, что у нацистов больше общего с капиталистическими странами Запада, чем с Советским Союзом.

Вопрос невыплаченных репараций оставался для Москвы больным местом, и Руденко не упустил случая напомнить суду, что в одном только Советском Союзе нацисты причинили материальный ущерб на сумму около 680 миллиардов рублей (128 миллиардов долларов)[1301]. Он закончил свою речь хвалебной песнью в честь международного сотрудничества – ни словом не упомянув о том, как оно трещало по швам в тот момент[1302].

* * *

Через десять долгих и трудных месяцев обвинение завершило свою работу. Но перед тем как судьям уйти на совещание, нужно было присутствовать при еще одном процедурном моменте: обвиняемым разрешили сказать короткие последние слова. На другое утро, в последний день августа 1946 года, когда советские корреспонденты приехали во Дворец юстиции, зал суда был плотно набит напряженной публикой. Впервые за много недель никто не жаловался на скуку. Двадцать один подсудимый, все в свежевыглаженных костюмах, занимал свои обычные места на скамьях, когда МВТ открыл заседание. Полевой подумал, что, несмотря на свой элегантный вид, они выглядят «тихими, жалкими, подобострастными», особенно в сравнении с тем, какими «наглыми, самоуверенными, напыщенными, исступленными» они смотрелись на фотографиях в дни своей славы[1303]. Трибунал предоставил подсудимым последнее слово. Внимание всех было приковано к ним, когда они друг за другом поднимались с мест с бумагами в руках и обращались к суду.