Судьба адмирала Колчака. 1917-1920

Однако большевистская пропаганда и не нуждалась в особой соблазнительности, чтобы убедить большинство людей в преимуществе любой власти перед установившейся в Омске. Всего лишь двенадцать процентов населения владели грамотой. Вне относительно просвещенной зоны Транссибирской железной дороги, где население хотя бы приблизительно знало о том, что происходит, вряд ли кто-либо понимал, за что и против кого сражаются белые. Гражданскую войну народ познавал через мобилизации, реквизиции, налоги и декреты, и любой, кто уверял, что с этими неудобствами не только следует, но и можно покончить, мог рассчитывать на благожелательных слушателей.

Нокс как-то спросил старого крестьянина, пожившего и под белыми, и под красными, какую сторону он предпочитает. «Ту, что грабит поменьше, – ответил старик. – При царе Николае мы жили лучше, чем теперь. Они называют это свободой, но это всего лишь грабеж».

Сообщения о зверствах и поборах большевиков, часто подтвержденные свидетельствами беженцев, порочили советскую власть, однако во многих районах подчиненные верховного правителя творили еще более страшные злодеяния. Вряд ли стоит пытаться составлять полный список преступлений, совершенных обеими сторонами. По какой шкале ценностей уравнивать 670 человек, расстрелянных в Уфе казаками, с 348, зверски убитыми семеновцами близ Читы, или с 50 тысячами жертв ВЧК, мужчин и женщин, за период Гражданской войны (такую цифру озвучил Чемберлен, основываясь на опубликованных советских источниках)? В общем, как говорится, все хороши.

Один из высших уральских чиновников, объявляя о своей отставке, заявлял, что военные власти, включая младших офицеров, считают себя знатоками в гражданских вопросах и игнорируют гражданские власти. Казни без суда, телесные наказания мужчин и даже женщин, убийства заключенных, якобы при попытке побега, аресты по доносам стали нормой жизни. И не было случая, чтобы офицера признали виновным в каком-либо из перечисленных преступлений.

У белых не было эффективного пропагандистского аппарата (хотя на одном из этапов британская военная миссия в Омске затребовала со своей базы во Владивостоке «воздушные шары с воззваниями»), и народ, которому пять военных лет твердили о патриотизме и чувстве долга, вяло реагировал на их высокопарные манифесты. Профессор Парес, страстный сторонник омского режима, писал: «Это еще вопрос, правил ли Колчак Сибирью; она жила своей собственной жизнью без него и отдельно от него».

В ту жизнь верховный правитель вернул один важный элемент. Запрет на производство и продажу водки, введенный царем вскоре после начала войны, исполнялся в Сибири лишь отчасти, но привел к подпольной перегонке и потреблению, тем самым причинив множество неудобств. Омское правительство отменило этот запрет и, объявив государственную монополию на торговлю алкоголем, получило приличный доход

Большевики же в отношении водки придерживались царской политики, может быть, потому, что довольно многие их лидеры были евреями, более воздержанными в питье, чем русские, что и влияло на их отношение к этому вопросу. В районах, оккупированных Красной армией, разрушались винокуренные заводы и уничтожались запасы водки. И хотя, несмотря на столь непопулярные меры, недостатка в алкоголе никогда не ощущалось, пьянство в войсках не было для большевиков столь серьезной проблемой, как для белых. Грондийс, журналист датско-японского происхождения, на тот момент самый предприимчивый и опытный военный корреспондент в Сибири, участвовал в весеннем наступлении армий Колчака. Он полагал, что «не самым маловажным фактором» их успеха было то, что на территориях, освобожденных от красных, невозможно было достать алкоголь.