Судьба Алексея Ялового (сборник)

Но мне надо увидеть Вас. Поговорить с Вами. Не приедете ли Вы в ближайшее время в политотдел или редакцию? Может, представится такая возможность? Или, может, встретимся где-нибудь на полпути? Я знаю, в каком районе располагается Ваша часть.

                       О. Н.

Письмо посылаю не по почте. С офицером связи, который направляется в Вашу дивизию. Он обещал разыскать Вас и вручить письмо в собственные руки.

8

Яловой был направлен в стрелковую дивизию для прохождения дальнейшей службы.

— Тебя за баб турнули? Или за анекдоты? — оживленно поинтересовался толстенький полковник с круглым веселым лицом. Пригляделся к своему новому подчиненному, похмурнел. Как-то по-свойски вздохнул, сочувственно сказал:

— Не горюй, голубчик!.. В жизни знаешь как бывает: камни с неба валятся. Живой покудова, ну и хорошо. Все остальное приложится. Я тебя в хороший полк направлю. Приживешься.

Вот и приживался Яловой на новом месте.

Письмо Ольги Николаевны лежало в кармане. Выходит, помнила. И не только помнила…

По новым своим обязанностям агитатора полка Алексей Яловой шел в один из батальонов, занимавших оборону на переднем крае.

Мучило недавнее, не отпускало. Каждый свой шаг припоминал, каждое слово: кому, когда, где?.. В чем себя мог упрекнуть, обвинить?

Прошло больше месяца, но Алексей Яловой все не мог опомниться от тех перемен, которые произошли с ним.

Война была войной, и тут ничего нельзя было изменить. Да и не хотел он для себя отдельной судьбы. Правда, рушились тайные надежды на писательство. Ну, что же, выживет, уцелеет, вновь попытается вернуться к тому, что было начато в армейской газете.

Не спал многие ночи по другой причине. Только начнет уходить, проваливаться в спасительную мглу, и вдруг обжигающая боль. Будто кто-то невидимый подносил к его телу раскаленный добела прут, с дьявольской ухмылкой жег по живому… Несло паленым, смрадным.

Он вскакивал с нар, дверь из землянки рывком, хватал ртом стылый морозный воздух. Путались, расплывались на небе зябко подрагивающие звезды…

Почему там тогда разговаривали с ним как с преступником? Или, по меньшей мере, как с возможным злоумышленником. Под сомнение было поставлено все, чем он жил: его вера, его искренность, его подлинность.

Генерал из фронтового управления: морщинистое лицо, глаза под набрякшими полуопущенными веками, узкие, насталенные, словно лезвия бритв.

— Вы говорили…

— Вы утверждали…

Заглянет в раскрытую на столе папку и дальше, дальше…

А что такого он говорил? Что утверждал?

— Умнее всех хотите быть. Диалектики не понимаете. Недоучившийся мальчишка, а рассуждает.

— Слова нового гимна, видите ли, ему не понравились. Начал рассуждать, что «Интернационал» куда лучше… Нашелся ценитель! Вы что, не знаете, кто рассматривал и утверждал слова гимна!..

— Научили вас разговаривать… Что в голове, то и на языке. Болтает, как собака лает.

— Что вы со мной так разговариваете! — взвихрился Алексей.

Но когда он понял, что его не только подозревают в чем-то недозволенном, враждебном, но и прямо обвиняют, он взмолился:

— Прочитайте, что я написал, что пишу. Там виден человек. Весь, как он есть. Там не скроешься.

— Мало ли чего вы напишете или написали. Словами всякая фальшь прикрывается. Словам меньше всего можно верить.

Будто с маху увесистым кулаком в запретное место. Голова со звоном назад. Скрипучий, недоверчивый голос издалека.

Вся жизнь была в том, что ни в одном слове нельзя сфальшивить, слукавить ни в обыденности, ни на бумаге. «Говори, сынок, правду, только правду», — убеждала мама его, несмышленыша. Так и осталось. В искусство верилось больше, чем в жизнь. Брался за перо, как за монашеский посох. Как верующий перед богом, так ты перед листом бумаги. Сфальшивишь, слукавишь — и нет тебя. Дорога в искусство для тебя закрыта.

И вот теперь ему говорят, что словами всякая фальшь прикрывается, что созданное тобой может показаться иным вроде маскировочного халата.

Больше он ничего не объяснял, ни в чем не оправдывался.

— Слушайте меня внимательно, Яловой…

Алексей поднял голову. В лице старого человека с генеральскими погонами на щеголеватом кителе вроде что-то смягчилось. Засинело в глазах.

Но говорил он прежним едким, скрипучим голосом.

— Вот что я вам посоветую на будущее: если чего не понимаете, держите язык за зубами. Мало ли как вас перетолкуют.

…Но кто же он, тот клеветник, подлая душа, все оболгавшая, исказившая, истолковавшая самое невинное так, что мороз по коже?..

Приостановился только потому, что споткнулся о толстый, вздувшийся на дороге корень. Огляделся.

Вчера он проходил по этой же дороге. И теперь не узнавал ни самой дороги, ни рыхлой колеи, по которой уже стремился первый ручеек, ни окрестных полей, ни дальних перелесков.