Судьба барабанщика. Хардроковая повесть

Раньше, до ареста, у моего отца был наган, и я уже знал, что каждое оружие имеет свой единственный номер и, где бы оно ни оказалось, по этому номеру всегда разыщут его владельца.

Утром я вытряхнул печенье из фанерной коробки, натолкал газетной бумаги, положил туда браунинг, завернул коробку, туго перевязал бечёвкой и украдкой от дяди вышел на улицу.

Тут я спросил у прохожего, где здесь в Киеве «стол находок».

В Москве из такого «стола» Валентина получила однажды позабытый в такси лифчик.

«Киев, – думал я, – город тоже большой, следовательно, и тут люди теряют всякого добра немало».

Мне объяснили дорогу.

Я рассчитывал, что, зайдя в этот «стол находок», я суну в окошечко свёрток. «Вот, – скажу, – посмотрите, что-то там нашёл, а мне некогда». И сейчас же удалюсь прочь. Пусть они как там хотят, так и разбираются.

Но первое, что мне не понравилось, –  это то, что «стол» оказался при управлении милиции.

Поколебавшись, я всё же вошёл. Дежурный указал мне номер комнаты. Никакого окошечка там не было.

Позади широкого барьера сидел человек в  милицейской форме, а на столе перед ним лежали разные бумаги и тут же блестящий смартфон огромных размеров.

В очереди передо мной стояли двое.

– Итак, – спрашивал милиционер востроносого и рыжеусого человека, – ваше имя – Павло Фёдоров Павлюченко. Адрес: Большая Красноармейская, сорок. Означенный смартфон производственного объединения «Полёт мысли», город Воскресенск Московской области, номер такой-то, с многочисленными функциями, обнаружен вами у ворот пивной лавки номер сорок шесть. Так ли я записал?

– Так точно, – ответил рыжеусый. – Я как был вчера выпивши, то, значит, зашёл сегодня, чтобы опять… этого самого…

– Это к факту не относится, – перебил его милиционер. – Получайте квиток и расписывайтесь.

– Это я распишусь – отчего же! Гляжу я… Мать честная! Лежит он, красавец… сияет. Я человек честный, мне чужого не надо. Кабы ещё с гарнитурой, а то один. Дай, думаю, отнесу! Может, и потерял её свой же брат, труженик.

– Один! – сурово заметил милиционер. – Кабы и с гарнитурой, всё равно снесть надо. Этакое глупое у  вас разумение… Подходи следующий.

– Я человек честный, – пряча квитанцию, бормотал рыжеусый. – Мне что с гарнитурой, что в чехле из крокодиловой кожи… и то снёс бы. Мне ведь самому телефон только для разговоров нужен, а все эти прибамбасы, радио да игры, ни к чему. Ну а зачем они?..

Пошатываясь, он пошёл к выходу, а вслед за ним проскользнул и я.

«Нет, – думал я, – если из-за одного смартфона тут столько расспросов, то с моей находкой скоро мне не отвертеться».

Опечаленный вернулся я домой и засунул браунинг на прежнее место. Надо было придумать что-то другое.

К вечеру я побежал на окраину, к Славкиной бабке.

– Не приезжал отец! – сказала она. – И то три раза из правительства звонили да два из Политбюро…  Ну вот, слышите? Опять звонят. – И, отодвинув шипящую сковородку, она вперевалку пошла к телефону.

– Чистая напасть! – вздохнула она вернувшись. – Ну, задержался, ну, не угадал к пароходу… Так не дадут дня человеку побыть с женой да с матерью! Завтра приходи, милый! Да куда ж ты?.. Скушай пирожка, котлетку! Я и то наготовила, а есть некому.

Я поблагодарил добрую старуху, но от еды отказался.

По пути на площади мне попался киоск справочного бюро. Из любопытства подошёл поближе и прочёл, что в числе прочих здесь выдаются справки об условиях приёма во все учебные заведения. И цена всему этому делу полтинник.

Тогда я заполнил бланк на хардроковую школу города Одессы. За ответом велели приходить через полчаса.

В ожидании я пошёл шататься по соседним уличкам, заглядывая в лавки, магазины, а то и просто в чужие окна.

Наконец-то полчаса прошли! Помчался к киоску. Схватил протянутую мне бумажку.

…Никакой хардроковой школы в Одессе нет и не было. Попсовая – да, даже две. Школа шансона, школа индийской рага-музыки, школа транса, хауса и эмбиента, но не хард-рока.

Я зашатался. Горе моё было так велико, что я не мог даже плакать и, вероятно, целый час просидел на каменной ступеньке какой-то сырой подворотни. И мне тогда хотелось, чтобы дядю этого убило громом или пусть бы он оступился и полетел вниз головой с обрыва в Днепр. На душе было пусто и холодно. Ничего теперь впереди не светило, не обнадёживало и не согревало.

Домой возвращаться не хотелось, но идти больше было мне некуда. И тогда я решил, что завтра же, когда разделаемся с записью альбома, обворую дядю, украду рублей сто или двести и уйду куда глаза глядят. Может быть, наймусь в какой-нибудь шалман играть шансон. А может быть, спрячусь тайком в трюме корабля и попытаюсь уехать в треклятую Америку, чтобы барабанить на улицах Нью-Йорка, города жёлтого дьявола. В открытом море матросы ведь не выбросят… Впрочем, чего жалеть? Может быть, и выбросят… Вздор! 

Мысли путались.

Пришёл домой, заглянув по пути в расщелину у разрушенной беседки и выудив из тайника браунинг (без него бежать нельзя!), и сразу принялся обшаривать чемоданы. Денег не нашёл. Очевидно, дядя носил их с собой.