Судьба чемпиона

Выходя из столовой, скользнул взглядом по этажам серванта, там, за стёклами, разноцветьем головок красовалась батарея бутылок: коньяки, вина, ром... Держал на случай гостей, особенно если коллеги из-за рубежа пожалуют.

Сейчас думал: искушение для Грачёва.

Костя, оставшись один, перво-наперво к серванту подошёл. Ключом, торчавшим в дверце, открыл правое крыло. Серебром и золотом били в глаза этикетки: «Коньяк» — пять звездочек, «Юбилейный», ром египетский. Нагло и бесстыже пучила бока зеленая бутыль в серебряной косынке — Шампанское.

Взял коньяк, повертел в руках — хмыкнул.

— Дружков бы моих сюда.

Внутри засосало, сладко, тягуче. И лёгкий, липкий — и тоже будто сладковатый туман поплыл перед глазами.

Водворил на место бутылку, с силой хлопнул дверцей. Сев в кресло напротив, смотрел на сервант ошалело. Сердце колотилось, будто на ринге, после второго раунда. Всей грудью втянул воздух, затем выдохнул. Повторил раз, другой. Так делал в перерывах между раундами, сидя на стульчике в углу ринга. Прислушался к зову организма: странное дело, раньше при виде бутылки с вином внутри всё призывно и сладко закипало, разливалась тоска и не было терпения. Скорее, скорее... Хоть один глоток спасительный, сладостный, всё заглушающий глоток. Теперь же нет тоски. Желания молчат. Есть страх и сердцебиение.

Никому бы не признался он в тайных терзаниях. Об одном думал, одного боялся: как бы не сорваться, не запить снова. Было ведь и раньше: он устраивался на работу, зарекался пить и держался, но подворачивались дружки, а то случалась неприятность, обида — его словно сатана затягивал в пивную, и всё летело под откос.

«Но это всё в прошлом. Теперь не то, теперь всё серьёзно. Не сделаю им подарка, не дам повода смеяться».

Под словом «им» разумел теснившихся возле магазина пьянчужек, их презрительные взгляды, липкие, пошловатые остроты: «Всю водку не выпьешь, но к этому стремиться надо». «Водой не напьёшься, вода мельницы ломает». И всё в этом духе. Но главное — Очкин. Самодовольный, чистенький Михаил Игнатьевич — муж его жены, умный, важный, всезнающий и умеющий. Его реплики: «Не можешь пить, валяйся в кювете», «Свинья грязь найдет», «Если пьяница — это надолго». И особенно он любит вот эту: «Ну, ты, стакановец».

Он как бы внушал Грачёву обречённость, гасил последние надежды.

Очкин всегда давал ему деньги — трёшку, пятёрку. Брал за кончик, презрительно совал. И Грачёв брал; всё тело сотрясалось от обиды, а брал, и шёл в магазин, пропивал, а потом снова просил, и тот не отказывал. Как часто ему в момент этого крайнего унижения хотелось изготовиться к атаке, как там, на ринге, кинуть корпус вперёд и с силой огневой ярости ударить в солнечное сплетение. Но нет, покорно опускал голову, брал деньги. И теперь он бы хотел нанести удар всем сразу — им, им, жалким и презренным, но не кулаком, а силой своего характера, мужеством, величием духа. «Победивший других — силён, победивший себя — могуч»,— вспоминалась мудрость, часто повторяемая тренером.

И снова думы, думы...

И вдруг:

— Всё кончено! Баста! — закричал Грачёв, вскочив с кресла. С размаха хватил по столу. И, не умываясь, наскоро одевшись, выбежал из дома. И уже по дороге старался унять биение сердца, обрести равновесие и покой.

Утро занималось тихое, тёплое. Грачёв вышел на косогор, и ему открылся Финский залив. Малиновый шар солнца всплыл над голубевшим вдали куполом Кронштадтского собора, розовый свет позолотил в тёплые тона северную природу.

По счастливому совпадению, а они в жизни случаются нередко, тут же в Комарово, недалеко от дачи академика Бурлова, на месте старого, невесть кому принадлежавшего домика, начал строительство дачи недавно переведённый в Ленинград Очкин.

Поначалу Костя по просьбе Очкина помог им с переездом, а там и остался строить временный, маленький домик на участке, выделенном для дачи Очкина. Домик построил в месяц, установил в нём печку и начал строить дачу по чертежам и рисункам хозяина. Очкин говорил: «Ты пока строй, а там, к зиме, я тебя определю на работу, помогу прописаться».