Судьба дворцового гренадера

- Там ихний чин и прозванье вырезаны, - снова указал живописец. - Отдал тот генерал меня в науку англичанину Дову, который все сии портреты написать подрядился. - Поляков щелкнул закрывшейся рамой, спустился вниз, огляделся и понизил голос: - А вся наука седьмой год в том состоит, что на него, ровно каторжный, за скудное пропитание да за оброк, что

барину высылает, по двенадцать часов в день кистью своей тружусь.

- А на руки вам хоть плотит сколько-то? - спросил гренадер.

- Такую малость, что на чай, сахар да баню едва хватает.

Кабы платил по-божески, разве бы я таков в люди казался? - Поляков выставил обтрепанные обшлага фрака.

На другой день, обедая перед дежурством, Иванов выловил из каши два куска мяса побольше, положил между ломтями хлеба и, завернув в чистую тряпочку, сунул в карман сюртука.

Когда в обычное время Поляков, придя в Предцерковную, открыл двери в чулан и поблизости никого не случилось, гренадер передал ему сверток. Живописец взял, не чинясь, и тотчас стал есть, разом зарумянившись и приговаривая:

- Вот так мясо! Чистая филея! Ни жилки, ни хрящика!.. - Он проглотил последний кусок, утер губы рукой и спросил: - А у вас, дяденька, семьи, что ли, нету, что меня кормите?

- Холостяк, братец, считай, уже навек, - отвечал Иванов. - Кушай на здоровье. Видно, и харч у англичанина не жирен?

- Какое! Впроголодь который год! - махнул рукой Поляков.

- Повар у его, что ль, много ворует? - удивился Иванов.

- Жадюга он, вот что! Полушки на нас считает, а сам кажный месяц червонных мешок сдавать возит в банку какую-то, откуда их в Англию отправляют, чтобы там его дожидались.

Ей-богу, не вру, - перекрестился Поляков. - Ведь за каждый здешний портрет, - он кивнул в сторону галереи, - по тысяче рублей гребет, а больше половины их я да еще один подручный написали, и он их кистью раза не тронул. Как пришлют откуда портрет, чтобы тут с него копию в нужную препорцию снять и в галерею поставить, то все нам передает, а денежки ему казна сполна платит, будто с натуры сам писал. Ведь многие генералы, которые в отставке, старые, раненые да больные, разве станут ради одного портрета кости по дорогам ломать? Вот и шлют из Малороссии, с Волги, с Дона, из Астрахани и Киева, там кому попадя заказанные. А мы здесь за мистера Дова стараемся... - Поляков вдруг осекся, опасливо оглянулся и зашептал: - Только вы, дяденька, молчок, что я сказывал. Сам не знаю, чего разболтался.

- Не бойся, не мое то дело, - успокоил его гренадер.

А на другой день он увидел самого английского живописца, пришедшего в Военную галерею в сопровождении Полякова. Через несколько минут из Эрмитажа к ним подошли два пожилых барина в вицмундирных фраках. Их Иванов не раз уже видел в дворцовых помещениях всегда вместе, переходивших от одной картины к другой, что-то при этом записывая. Один был пощеголеватее и, видно, старше чином, с анненским крестом на шее.

Другой старее, в очках, и от него всегда несло скипидаром и нюхательным табаком.

Через несколько минут, снова войдя в галерею со стороны Белого зала "дежурным", неторопливым шагом, гренадер услышал, как старший по чину господин что-то раздраженно говорил англичанину, указывая на портреты и часто повторяя слова:

"Trop sombre!.. La couleur est a refaire..." [Слишком темно. Цвет надо изменить (фраки,.)] Потом чиновники ушли, а Дов двинулся по галерее с Поляковым, тыча пальцем и будто лая:

- Сымать! Справлять!

Когда, оставив Полякова в галерее, он уходил на Комендантский, Иванов задержался в Предцерковной и хорошо рассмотрел ровно желтое, сухое лицо с холодными серыми глазами и большим, выставленным вперед подбородком, как у деревянных щелкунов для орехов, которые не раз видел у немцев и французов во время заграничного похода. Это лицо, накрепко подпертое белоснежными воротничками сорочки и атласным черным галстуком, ничего не выражало, кроме надменности и брезгливости.

Дову фрунта не сделал - как стоял вольно, вполоборота к дверям Статс-дамской, когда заслышал его шаги, так и пропустил мимо себя. Не дождешься от меня чести, жадный паук!

Сегодня в кармане гренадера снова лежал хлеб с вареным мясом, которые передал молодому живописцу, когда собирались вместе нести стремянку в галерею. Но только начал было жевать, как по бледным щекам побежали слезы.

- Ну что, братец, рюмить? - утешал его Иванов. - Нашему брату все стерпеть положено.