Судьба — это мы

Естественно, что разнится сам подход к материалу в стихах 40-х и стихах 60-х годов, сказывается накопленный поэтический опыт. Но все же, как мне представляется, главное не в этом, а в той пронзительности чувства, которая появляется в лирике, созданной вдалеке от родных мест.

Я без Урала не могу.
Стоит перед глазами
Он то утесами в снегу,
То синими лесами…

(«Я без Урала не могу…», 1968)

Мне кажется, она и на мир-то смотрела через призму Урала. Не могла и не хотела иначе.

Каждая весточка из родных мест, каждый привет, письмо земляков рождают стихи-признания в любви…

Отгремели грозы,
Отсверкали,
Травы тесно сгрудились в стога.
На Урале,
На моем Урале
Жарко дышат пышные снега.
И тайга ничуть не поредела,
Стала только строже
Да стройней.
Ей, зеленой, нет, наверно, дела,
Как грущу я, думая о ней…

(«Отгремела грозы…», 1970)

Да, грустит, да, печалится, но это вовсе не жалоба человека, трудно приживающегося корнями к новому месту. Это грусть о родине, о которой еще столько надо сказать, для которой еще столько надо сделать.

Работа в секретариате правления СП РСФСР не часто давала ей возможность непосредственно обращаться к делам земляков. Зато когда писатели-уральцы приезжали в Москву, Людмила Константиновна никому не «перепоручала их».

Заседания правления, секретариаты, в том числе и выездные, отчеты писательских организаций, обсуждения журналов… В письмах друзьям поэтесса жалуется на нехватку времени. И тем не менее именно сейчас она создает большой цикл стихов; в них образ Урала, не лишенный тончайших штрихов, которые наносит на портрет бережная рука, приобретает приметы того большого, что «видится на расстояньи».

Урал, край своей комсомольской юности, край обретения голоса, огранки поэтической судьбы, Людмила Татьяничева никогда не противопоставляет иным краям и просторам.

Открывая для себя Родину во всей ее необъятности и многоликости, она искренне стремится сберечь в душе все самые характерные черты и краски новых, доселе не знакомых ей лично мест. Жадно всматривается в облик молодых сибирских городов и в лица сибиряков, в жизнь и быт чабанов Туркмении и Дагестана, в трудовой подвиг геологов и нефтяников Тюмени…

Стихи свидетельствуют, как стремилась она сердцем запечатлеть юношески задорный облик города, выросшего в центре тайги («Ангарск», 1957); как хотелось ей, чтобы в бурлящие воды непокорной красавицы-реки падал свет разожженного ею костра («Ангара, 1951); могучие таежные великаны-кедры особенно дороги ей потому, что, может быть, на них в сибирской ссылке, как на соратников, глядел Ленин («Сибирские кедры», 1967)…

Но, путешествуя по стране, открывая ее красоты, видя всеобщее обновление, мыслью она снова и снова возвращается на Урал.

По красоте,
По скрытой силе
Мне не с чем мой Урал сравнить.
Иной здесь видится Россия.
Суровей,
Строже, может быть.
А может, здесь она моложе…
Свежей тут времени рубеж.
Но сердце русское —
Все то же.
И доброта.
И песни те ж!
И лица те же, что в Рязани,
И так же звучны имена.
Как солнце в драгоценной грани —
В Урале Русь отражена.

(«Живу я в глубине России», 1968)

В Урале Русь отражена…

Не только свой путь, но путь целого поколения она отразит в стихотворении, которое родится три года спустя («Путь в Москву»).

…Ветвистым был
Мой путь к тебе,
Москва.
Как русла рек
Скалистого Урала,
В пути рождались
Зорние слова:
В душе моей
Россия вырастала.

В стихотворении вновь поставлены рядом два самых дорогих понятия: Урал и Россия. Россия познается поэтессой через Урал, Россия виднее всего с Урала{26}.

Ее Россия — это Родина братства народов. Это оплот свободы мысли, созидательного, радующего душу труда. Это символ мира на планете людей.

Что мне надо?
Скажу по совести:
Непременней всего на свете
Я хочу, чтоб ни войн,
Ни горестей
Не изведали наши дети.
Чтобы жили они
Красиво, —
И с людьми,
И с работой ладили.
Чтобы душу мою — Россию
Они чтили превыше матери.

(«Лишь цвело бы мое Отечество», 1967)