Судьба — это мы

Мать-земля,
Матерей наших мать!
Друг у друга нас не отнять!
Отшагав неторной тропой,
Мы не прахом готовимся стать,
А потомков бескрайней судьбой
И тобой, золотая,
Тобой!

Поэтически сильно и ярко.

Думается, личные обстоятельства жизни поэтессы, — прежде всего ее раннее сиротство, — способствовали разработке в стихах этой темы. Но лишь уроки советской поэзии, лишь осмысление поисков своих предшественников, их эксперименты в художественном раскрытии традиционного символа любви и верности подсказали Людмиле Татьяничевой более глубинный, социально-обобщенный образ.

Ее мать — человек новых взглядов, новых убеждений, новой классовой и идейной ориентации. Ее героиня, не теряя традиционных примет, житейских, земных черт, тем не менее выросла до символа матери-Родины. Такой матери может присниться, что «она — сама Россия, мать ста миллионов сыновей», эта мать может пройти по полю боя, окликая «поименно сыновей, что не придут домой», эта мать может положить в изголовье им, погибшим, Вечность.

6. «НЕВЕСТЫ, НЕ СТАРШИЕ ЖЕНАМИ…»

О матерях, проклинающих войну, как самое противоестественное явление в жизни, писали Ольга Берггольц и Галина Николаева, Вера Инбер и Майя Румянцева… Сегодня эта тема остается ведущей у поэтесс-фронтовичек Юлии Друниной и Нины Новосельновой…

Это понятно. Все матери земли призваны дарить жизнь новым поколениям, и для каждой ее дитя, как бы ни сложилась его судьба, — частица собственной души, неизбывная боль и забота сердца. А война — пожиратель жизней, война — страшный Молох для всего живого.

Татьяничева со страстью и последовательностью клеймила войну за вдов, за матерей, не дождавшихся сыновей, за невест, не ставших женами…

Всякий раз тема, захватывающая поэтессу, проходит у нее в стихах как бы несколько стадий: от всплеска эмоций, которому поэтический аскетизм, традиционная сдержанность Татьяничевой ставят «берега», до глубокого, выстраданного каждой строкой, внешне холодного и рационального, а внутренне бушующего чувства. Будь то озарение любви, смятенность незаслуженной обиды, опустошительность горечи, разрушительная сила негодования.

Пожалуй, впервые тема вдов пришла в ее творчество с попыткой осмыслить горе беженцев. Рассмотрим одно из первых стихотворений, посвященное этой теме, — «В твоих косах степной ковыль» (1944).

В твоих косах степной ковыль.
Он расцвел сединой не в срок.
На ногах заскорузла пыль
Бесконечных военных дорог.

Экспозиция стихотворения, как всегда, коротка, краски приглушены.

Мир казался тебе нелюдим.
Ты, не глядя, вошла в мой дом.
Прижимался к пустой груди
Твой ребенок голодным ртом.

Все обидным казалось тут…

Невысказанное, но от этого не менее сильное, иссушающее горе копится, нарастает — и вот он, взрыв:

Ты спросила:
— Как могут сметь
Эти скверы стоять в цвету,
Эти девушки песни петь,
Если всюду война и смерть?!

После знакомства с уровнем поэтической техники, которого Татьяничева достигла к шестидесятым годам, мы можем сказать, что строчка («Все обидным казалось тут») инертна; что речь беженки неоправданно усложнена длинным периодом, более того, несколько косноязычна («Как могут сметь эти скверы стоять»); что концовка стихотворения (…Твои волосы дышат легко. Ты мой город зовешь своим. Над сердитой Урал-рекой мы, как сестры, с тобой стоим.) снимает драматизм положения, снимает боль, когда эта боль стихотворению нужна. Поэтесса еще не всегда умела безжалостно убирать, отсекать лишнее, чтобы мысль и образ не распылялись по мелочам, по частностям. Но сейчас мы говорим не о технике, а о теме, что вошла в сердце поэтессы, как в судьбу лирической героини вошла беженка, одна из первых вдов.

Затем появятся стихи «У могилы неизвестного солдата» (1957) — стихи о той же юной женщине с седыми волосами, которая пришла на могилу неизвестного солдата, убрала ее цветами и, присев в изголовье, пела «горестные, вдовьи» песни.

Память о погибших… Она может быть и живой, и одухотворенной. Она может руководить действиями и поступками живых, тех, кто помнит, тех, кто продолжает дело, тех, кто осуществляет мечты и планы ушедших, кто растит их детей…