Судьба — это мы

Уходи, как от огня,
Долго не раздумывай.
Ведь характер у меня
Трудновоспитуемый.
Как взрывчатка-динамит,
Он во мне взрывается.
— Да! — немилому твердит.
— Нет! — тому, кто нравится…

(«Уходи, как от огня…», 1933)

Трудная, горячая, неустроенная молодость водила ее пером в те минуты, когда сердце захлестывали неясные, волнующие чувства. Восемнадцатилетняя поэтесса пыталась взглянуть на себя со стороны, пыталась нарисовать образ ровесницы. Сколько их тогда явилось по призыву комсомола на легендарную стройку с деревянными сундучками в руках, с рюкзаками за плечами! С той искренностью и горячностью чувств, которые нередко уходят с годами. А пока ты молод — все тебе по плечу.

По знобкой улице бегу.
Душа в огне.
Земля в снегу.
А до тебя,
Как до звезды,
Сто жизней бешеной езды.
А у меня —
Лишь краткий век.
И не полет,
А легкий бег.
Но все равно я добегу:
Пока люблю,
Я все смогу!

(«По знобкой улице бегу…», 1940)

Игра, светлое, не замутненное бедами мироощущение, юношеское озорство, так же, впрочем, как и неоправданный драматизм, живут в ее стихах на равных.

Интимная лирика — настоящий экзамен для поэтов. Многие не выдерживают испытания ею, изменяют себе, изменяют естественной чистоте и остроте чувства в угоду ложным красивостям, надуманной экзальтации переживаний.

Юная Татьяничева выбрала для себя то в интимной лирике, что отвечало настроениям румяного и беззаботного комсомольского дружества, которое окружало ее. Грусть, смятение, непонятная тоска по неосознанному, несбыточному, исконно жившие в интимной лирике, считались ее ровесниками и друзьями непозволительно глупым, буржуазным пережитком. Она прятала чувства своей лирической героини то за лихость и беззаботное озорство частушки, то за наивную печаль народной песни. То же, что на первых порах было свойственно и поэзии тех, кого она выбрала в учителя: Михаила Исаковского, Алексея Суркова, Степана Щипачева.

Ах, река, река Исеть,
Обливные камушки.
Я пришла к тебе, Исеть,
Как к родимой матушке.
Ты волной мне расчеши
Смоляную косу.
От доверчивой души
Отведи угрозу.
Угрожает мне любовь
Вечным расставаньем.
Расщедрись и уготовь
С милым мне свиданье.
Чтоб с ним рядом посидеть,
Вдоволь наглядеться,
Я отдам тебе, Исеть,
Молодое сердце.

(«Ах, река, река Исеть…», 1940)

У Татьяничевой — хороший слог, легкое перо. Она могла бы, пожалуй, сделать себе имя и на стихах, подобных «Исети». Любовь и ревность, грусть и печаль, встречи и расставанья — весь привычный антураж лирической поэзии, как говорится, сам шел-в руки, не требуя усилий, напряжения ума, творческой самоотдачи. К счастью, молодая поэтесса, еще какое-то время продолжая сочинять эти, порой очень изящные песенки, вовремя поняла, что даже самые лучшие из них не позволят ей высказать и сотой доли обуревающих чувств, что не для таких стихов ее бойцовский, общественный темперамент, бесстрашная искренность, которой одарила ее судьба.

Поэтесса усиленно ищет, формирует голос, интонацию.

Красива, отточенна, холодновато-надменна, царственна поэзия Анны Ахматовой. Не признаваясь в том себе самой, одно время Татьяничева подражала ахматовской героине — и прорывалось:

Все стало прошлым:
Облака,
И трепет губ, и птичий лепет.
Моя спокойная рука
Твое лицо из глины лепит.
Мужские гордые черты…

(«Все стало прошлым…», 1940)

Думается, пора ученичества и в интимной лирике для Татьяничевой кончилась с войной. Мысленно отвечая на страстное, обжигающее открытостью чувства симоновское «Жди меня», поэтесса как бы родилась заново. Появилась новая Татьяничева, та, что уже не искала ритмов позанятнее, рифм покудрявее, возникла и новая лирическая героиня, та, что не играла в чувства, а жила ими. Искренни, неподдельны переживания женщины, ждущей с фронта любимого, отца, брата. Клятва в верности. Забота о детях. Горечь разлуки. Тяжесть ожидания. В годы войны строки об этом, проникнутые верой в неизбежное торжество справедливости, верой в победу над ненавистным врагом, были под стать патронам и снарядам.

Эволюция ее стихов о любви поразительна.

Давайте сравним.