Судьба генерала Джона Турчина

— С нашей стороны, Александр Иванович, сделано все. Контрмина подведена, камера приготовлена, заложено двенадцать пудов, ход забит мешками с землей...

— А гальванический запал сработает?

— Должен сработать, Александр Иванович. Турчанинов узнал штабс-капитана Мельникова, руководившего секретными подземными работами, что уже давно велись на бастионе.

— Так вы уверены, что они ведут именно в этом направлении? — с беспокойством продолжал Завадовский.

— Подпоручик Петрашкевич ясно слышал над собой работу французского минера.

— Когда это было?

— В ночь на девятнадцатое января. Следственно, направление контрмины правильное. Я решил подпустить их ближе... Двое суток ждем гостей.

— Угостите?

— Угостим на славу, Александр Иванович.

Офицеры негромко засмеялись. Кто-то молодым веселым голосом сказал:

— Tu l’as voulu, George Dandin![8]

Приник к дыре между заиндевелых мешков и Турчанинов. Штабс-капитан Коробейников, тепло дыша в щеку водочным перегаром, тоже глядел. Широкая, пустынная, припорошенная снежком лощина холодно и безжизненно искрилась под луной. Находившаяся за лощиной, скрытая темнотой, неприятельская траншея не подавала признаков жизни.

Какая обманчивая, какая коварная тишина! Представилось Турчанинову: глубоко в земле, под этой безлюдной зимней равниной, вот в эту самую минуту роют французские саперы длинную галерею. Роют, проклятые кроты, подземный ход в направлении 4‑го бастиона, чтобы подкопаться под бастион, заложить чудовищной силы пороховую мину и — отправить к чертовой матери все сооружение, вместе с людьми и орудиями. А едва смолкнет грохот взрыва — в дымящуюся пылью огромную брешь с развевающимися красно-бело-синими знаменами, с победным криком, хлынут тысячные колонны...

Глухо стучат под землей кирки и лопаты, скрипят нагруженные землей тележки, без устали работают полуголые, мокрые от пота, грязные люди. День и ночь трудятся французские саперы и не подозревают, что шаг за шагом все ближе придвигаются к своей гибели, что давно уже разгадан хитроумный замысел их штаба, что навстречу им, глубоко под ними, русские саперы и пехотинцы ведут от бастиона контрмину, чтобы подорвать их на полпути к укреплениям и навеки похоронить под землей. И с этой стороны, задыхаясь от пыли, от копоти свечей, тоже работают в духоте и тесноте подземной галереи полуголые грязные люди, и так же день и ночь стучат здесь кирки и лопаты, так же скрипят тележки с отработанной породой...

— Весь вопрос — не упустить времени, — сказал командиру бастиона Мельников. — Вовремя угадать, в каком направлении они ведут мину... Так я, Александр Иванович, и жил под землей. Почти не вылезал.

Вытащил часы с золотой болтающейся цепочкой, взглянул, в лунном свете блеснуло стекло циферблата. Впрочем, не только Мельников, поглядывали на часы и Завадовский и кое-кто из офицеров.

С каждой минутой нарастало томленье общего наряженного ожидания. Взорвется контрмина или не взорвется? А вдруг не взорвется? Сработает ли гальванический запал?.. Турчанинов был захвачен общим волнением, но, поглядывая на Мельникова, видел, что тот, хоть и пытается скрыть, волнуется больше всех.

Далеко в стороне от того места, куда все глядели, внезапно началась усиленная ружейная стрельба, по линии неприятельских окопов, беспорядочно вспыхивая и ухая, засверкали в темноте сотни колючих искорок.

— Вылазка! — сказал Завадовский, глядя в ту сторону. — Как будто на шестом бастионе?

— На шестом, Александр Иванович! — услужливо откликнулся один из моряков.

Сквозь суматошную трескотню выстрелов пробился далекий многоголосый крик, застывший на одной протяжной, стонущей ноте.

— Рукопашная... Ну, теперь пошло! — как бы с удовольствием сказал Турчанинову штабс-капитан Коробейников, когда и стрельба, и отдаленное «ура» внезапно оборвались и настало молчание. Только редкие хлопки цельных выстрелов слышались теперь.

— А знаете, это невольно как-то бодрит, — сказал Мельникову командир бастиона, закуривая сигару, — осветились рыжеватые усы с подусниками. Штабс-капитан Мельников, не отвечая, глядел на часы.

— Помню, — продолжал Завадовский, — однажды его светлость князь Меншиков...

— Смотрите! — крикнул кто-то.

В сияющей синеве лунной зимней ночи стало видно, как на ничейной полосе между нашими и французскими окопами заснеженная земля внезапно шевельнулась и стала пучиться. Почва под ногами Турчанинова затряслась, откуда-то исподнизу донесся глухой гул — будто сама земля испустила сильный и тяжкий вздох.

— Слава богу! — воскликнул штабс-капитан Мельников и, сняв шапку, перекрестился.

На минуту лощина вспучилась под луной большим белым волдырем, затем белый волдырь, разваливаясь и чернея на глазах, осел и превратился в глубокую, неожиданно возникшую на ровном месте впадину.

— Ура-а! — завопил, не сдержавши восторга, какой-то мичман, и все подхватили ликующий крик.

В ОГНЕ И ДЫМУ

Такого полковнику Турчанинову еще не пришлось испытывать.