Судьба генерала Джона Турчина

Рано утром 28 марта по сигналу ракеты неприятельские батареи открыли по всей оборонительной линии огонь, который продолжался, день и ночь, ровно десять суток, по 6‑е апреля.

Бомбы падали, падали, падали, разрушали траншеи и брустверы, рвались среди пушек, били по блиндажам, по землянкам, по казармам, по пороховым погребам. Повсюду черными косматыми взбросами дыбилась земля, высоко взлетали камни, расщепленные обломки дерева, какие-то кровавые лохмотья. Грохот разрывов и повизгивание летящих во все стороны осколков смешивались с несмолкаемым разнобойным грохотом пушечных выстрелов, с командными криками, со стонами раненых, которых не было времени подбирать. Над батареями вспухали, разрастаясь, клубы дыма, смешивались с дымом разрывов, с поднятой пылью, в клубящейся то беловатой, то бурой мгле поминутно, сразу в нескольких местах, сверкали молнии выстрелов и мелькали, как тени, пушкари с банниками. Крепостная артиллерия вела яростный ответный огонь по врагу.

В те дни Турчанинов не мог знать, что по Севастополю непрерывно бьют около пятисот осадных орудий, не считая более мелких калибров, что хотя им противостоит с нашей стороны почти такое же количество пушек, но артиллерия противника подавляет и своим калибром, и количеством выпускаемых снарядов.

Иван Васильевич, закоптелый, разгоряченный, не отходил от пушек, наблюдая за работой своих людей. Все сейчас работали у орудий в злом, самозабвенном азарте. С черными от пороха лицами, оглушенные и отупелые, многие без мундиров, в разорванных, грязных рубахах, солдаты как бы не замечали того, что творилось вокруг, и старались только делать свое дело как можно лучше. Когда, сраженный осколком, падал один, тут же на его место становился другой. Они без устали подносили снаряды, заряжали пушку, забивая мохнатым банником ядро в разогревшееся медное дуло, стреляли, затем, хватая спицы зеленых колес, втаскивали откатившееся после выстрела, дымящееся орудие на прежнее место, снова заряжали и наводили на цель, раздув тлеющий фитиль, вновь прикладывали его к запалу... «Бей сначала по ближним батареям! — кричал Турчанинов артиллеристам, наблюдая, как они работают. — Подавил — переходи на дальние». Заметив, что соседний бастион, на который градом сыплются неприятельские бомбы, все реже отвечает сверканьем выстрелов, Иван Васильевич приказал перенести огонь на бьющие по соседу неприятельские пушки. Случалось, молча отстранив рукой наводчика, давшего промах, расстегнув тесный воротник сюртука, сам принимался наводить орудие. «Есть! Подбили, вашскородие! Вон убитых понесли!..» — слышались после выстрела радостно-одобрительные восклицания солдат. «Так и действуйте, братцы!» — говорил Турчанинов, переходя к следующему орудию.

В общем грохоте и шуме Иван Васильевич узнавал сорванные голоса своих офицеров, выкрикивавших одну за другой команды. Вон машет рукой поручик Лясковский. Вон штабс-капитан Коробейников помогает солдатам подносить снаряды... «Носилки-и дава‑ай!» — опять кричит кто-то: упала бомба, кого-то тяжело ранило...

В дымной мгле порой Турчанинов видел знакомую сутулую фигуру в золотых эполетах. Стоит с новым командиром бастиона Реймерсом, говорит что-то, указывая подзорной трубой на неприятельские позиции. Капитан-лейтенант Реймерс, сухощавый, белобрысый, подтянутый немец, слушает с почтительным видом, искоса поглядывая на пролетающие снаряды... Нахимов, только что получивший звание адмирала, в эти дни чаще обычного наведывался на 4‑й бастион.

По ночам бомбардировка несколько затихала, все же пролетающие туда и сюда бомбы полосовали высокое темно-синее звездное небо огненными пересекающимися кривыми. Мигающие вспышки выстрелов освещали работающих в потемках людей. Одни, с лопатами в руках, копали землю, другие таскали ее — кто на носилках, кто взвалив тяжелый мешок себе на спину. То, что было разрушено обстрелом за день, восстанавливалось ночью. В промежутках между выстрелами слышались скрипенье колес и окрики возчиков, привозивших на бастион туры, доносился говор. Утром обстрел возобновлялся с новой силой.

Турчанинов по-прежнему проводил время на батарее. «Снаряды беречь, зря не тратить! — строго наказывал он артиллеристам. — Стрелять только наверняка». (Уже на второй день бомбардировки на бастионе сказалась нехватка в снарядах). Закоптелое лицо его осунулось и заросло темной щетиной, глаза ввалились, он, как и все вокруг, наполовину оглох от стрельбы. «Выстоять чего бы то ни стоило! — воспаленно горело в мозгу. — Пока жив, пока двигаюсь — выстоять!..» Все в том же состоянии азарта, упорства и ненависти к врагу он питался кое-как, на ходу, спал не более двух-трех часов в сутки, валясь на койку в сапогах и сразу же куда-то проваливаясь.