Судьба генерала Джона Турчина

— Эх, вашскородь! — горько усмехнулся Березкин. — Кому я такой нужо́н?.. Да, поди, и не осталось никого. Кого могила забрала, кого барин на сторону продал. Чего уж там!.. А вы, значит, тоже вчистую? — круто свернул он на другое: незачем, дескать, продолжать разговор о нем.

— Да, как видишь.

— Что ж, дело хорошее. К себе едете, вашскородь?

— За границу еду, Березкин, — сказал Турчанинов. — Лечиться.

— Дай бог счастливо доехать и благополучно вернуться... Вашскородь, хотел я вас поспрошать, — Березкин доверительно понизил голос, — как насчет воли, ничего не слышно? Народ толкует...

— Не знаю, Березкин. Говорят... Ну, желаю тебе найти семью. Прощай.

Турчанинов порылся в кошельке и, пряча глаза, вложил в широкую ладонь Березкина несколько смятых ассигнаций.

— Покорнейше благодарим... Да что вы, вашскородие, больно много даете... — заговорил было солдат, но Иван Васильевич насильно загнул ему пальцы.

— Бери, бери. — И торопливо, будто убегая от благодарностей, направился к тарантасу, в котором уже сидела, ожидая его, Надин.

— Вот спасибо, умница! Вот спасибо, красавица! — услышал он у себя за спиной ласковый голос, когда ступил на осевшую под ним, покрытую засохшей грязью подножку. Оглянувшись, увидел, что девочка в сарафане осторожно, чтоб не расплескать, несет обеими руками тяжелый железный ковш, где колыхалась, поблескивая, темно-синяя вода.

— Ты его знаешь, этого несчастного? — спросила Надин, когда вновь завели бубенцы гремучую свою болтовню.

— Боевой товарищ, — ответил Иван Васильевич, устремив вперед задумчивый, невеселый взор.

* * *

Из Пскова на Витебск, из Витебска на Вильно, из Вильно дальше... Много дум можно передумать, трясясь на перекладных по бесконечным дорогам российским. Достаточно нашлось времени Ивану Васильевичу для того, чтобы вновь и вновь проверить в уме, правильное ли он принял решение. И всякий раз, прикинув и так и этак, приходил к выводу: правильное. Бежать, бежать из рабской страны!..

С усмешкой представлял он себе, что станут о нем говорить в свите, в канцелярии, когда узнают о его бегстве за границу, как будут ошеломлены сослуживцы. «Слышали, что Турчанинов-то выкинул?.. Уму непостижимо!.. Так шел в гору!.. Ведь следующий чин — генеральский... И нате вам, сбежал за границу, неизвестно на что! Вот тебе и службист!.. Нет, господа, он определенно с ума спятил...»

У Турчанинова затекло плечо под тяжестью приникшей к нему Надин, которую убаюкало скучное покачивание и потряхиванье брички. Кроткое, детское, немного грустное выражение лежало на ее лице с полуоткрытым пересохшим ртом. Еле заметно вздрагивали опущенные длинные ресницы. На крыльях носа темнела дорожная пыль. Он глядел на спящую жену, вновь напомнившую ему своим лицом другое, милое, навсегда ушедшее лицо, и припоминал разговор накануне отъезда — решающий разговор. «Дитя мое, я не хочу тебя обманывать, — сказал он, взяв горячие руки в свои и глядя в ее тревожно вопрошающие глаза. — Знай, нам будет нелегко, особенно на первых порах. Новая, совершенно незнакомая страна, чужие люди. Нерусские...» — «Я этого не боюсь», — сказала она и улыбнулась, показывая, что и впрямь не боится. «Нам придется работать, трудиться, Наденька... Ты к этому не привыкла, — продолжал он. — Но понимаешь, я задыхаюсь здесь, я не могу больше оставаться! Впереди новый мир, новая, свободная жизнь!..» — «Ты говоришь — не привыкла. Ну что ж, привыкну, — ответила она. — Я твоя жена».

К границе подъезжали серым, дождливым утром. На таможне тщедушный чиновник в очках, сползших на кончик пунцового запьянцовского носа, осыпанный по плечам перхотью, принялся было ворошить содержимое раскрытых турчаниновских чемоданов, но Иван Васильевич сунул ему деньги и сказал, чтобы не беспокоился, ничего недозволенного нет.

— Что это вы-с, помилуйте! — приятно осклабился таможенник — очутившаяся в руке у него крупная ассигнация моментально пропала, точно у фокусника. — Эй, сторож! Забирай чемоданы!

Сторож из кантонистов понес чемоданы к бричке, где, укрывшись от дождя под кожаным поднятым верхом, дожидалась Надин. Турчанинов и ему дал не скупясь.

— Счастливого пути, ваше сиятельство! — гаркнул сторож.

Накрывшийся от дождя рогожкой еврей-возница в нахлобученном на уши картузике, с рыжими пейсами вдоль щек, зачмокал губами, запрыгал на козлах, задергал вожжами, взмахнул кнутом. Бричка дернулась и двинулась дальше, дребезжа каждой гайкой.

Дождь все не прекращался, хоть и лил всю ночь, широкая раскисшая дорога скучно рябила оловянными лужами, тощие коняги не в лад шлепали по грязи.

— Вон и граница! — прервал наконец молчанье Турчанинов, глядя вдаль, — странным показался Надин его голос.

У самой дороги виднелся домик караульни, окрашенный в казенный желтый цвет. Два казенных полосатых столба заставы с венчающими их черными двуглавыми орлами, между столбов — опущенный шлагбаум, преграждающий дальнейший путь. Возле шлагбаума, обняв ружье, мок под дождем солдатик в серой шинели до пят и в островерхой каске. Рядом, на понурой лошадке, уральский казак с длинной пикой за плечом.