Судьба генерала Джона Турчина

Сравнить только, какой растерянной стояла она тогда посреди комнаты, подавленная тем, что увидела и куда попала, и как спокойно и уверенно хозяйничает здесь теперь. Он подивился в душе непостижимой женской гибкости и приспособляемости. Всему она теперь выучилась: и стряпать, и стирать, и мыть полы — вчерашняя столичная барыня, — и все это делала, казалось, нисколько не тяготясь, будто век занималась такой работой.

— Человек, говорят, ко всему привыкает, — ответила Надин с легкой улыбкой, поставив перед мужем тарелку с мясом и тоже садясь за стол. — А знаешь, Жан, мне начинает нравиться такая жизнь.

— Да? — обрадовался Турчанинов, даже перестал жевать. — Конечно, здоровая жизнь на свежем воздухе... Вон как ты поправилась, совсем другой цвет лица!.. Честный, благородный труд земледельца. Ни от кого не зависим, никому не кланяемся. Великое счастье!.. Граф Толстой — помнишь, я тебе о нем рассказывал? — граф Толстой говорил, что такая жизнь нравственней и чище.

Они завтракали, поглядывая в окно на проезжую дорогу, и вели мирную беседу людей, навсегда связанных совместными заботами и интересами, радостями и горестями.

— Вкусно? — заботливо спрашивала Надин, следя, как ест муж.

— Очень, душенька.

С кружкой в руке, прихлебывая и дуя на кофе, говорил Турчанинов:

— Урожай должен быть хорошим. Вот снимем хлеб и купим корову.

— Корову? — Надин поглядела исподлобья, с интересом.

— Да. Ты как на это смотришь?

— Что ж, хорошо. Я у миссис Гарпер научусь доить. И вообще всему... Ты понимаешь, — оживилась она, — у нас будет своя сметана, свое масло...

После завтрака она вымыла посуду, прибрала комнату, затем принялась за стирку. Налила в корыто горячей, согретой на плите, дымящейся паром воды. Засучила рукава, взбила пушистую мыльную пену, на которой вскакивали, переливались перламутром и вновь пропадали пузыри, бросила туда грязное белье и принялась месить обоими кулачками, порой закидывая мокрой тыльной стороной кисти падающую на глаза прядь.

Иван Васильевич натянул за домом веревку под выстиранное белье и направился было к лошади, вознамерившись почистить конюшню, однако сперва замедлил шаг, а потом и совсем остановился, приставил к бровям ладонь и стал всматриваться в появившийся на дороге фургон. Под брезентовым полукруглым верхом, запряженный парой показавшихся знакомыми лошадей, фургон медленно подползал к ферме, и за ним тянулась поднятая пыль. Рядом бежала собака. Человек с кнутом, сидевший на передке, смахивал на Джула Гарпера... Конечно, то был Гарпер. Но куда это он едет?..

Повозка подъехала, скрипя колесами, и остановилась на дороге против фермы. Человек на передке, придерживая лошадей намотанными на кулак вожжами, помахал свободной рукой:

— Хелло, Джон!

Турчанинов подошел к фургону. Пожали друг другу жесткие фермерские руки.

— Куда это ты собрался?

— К черту на рога, — ответил Джул.

Длинное, светлоглазое, обросшее рыжеватой шерстью лицо его под черной фетровой шляпой было мрачней тучи. На тупоносых сапогах, упиравшихся в передок фургона, засох коровий навоз.

Черный лохматый пес Гарперов подошел, обнюхал у Ивана Васильевича ноги, вяло вильнул хвостом — из приличия — и улегся в тени повозки, вывалив набок влажный малиновый язык и жарко и часто дыша. Из-под брезентового свода за спиной Джула торчал угол облезлого стола, виднелись наваленные грудой полосатые тюфяки и перины.

— Так ты что? Совсем уезжаешь? — изумился Турчанинов.

Молча кивнув, Джул извлек из кармана запачканных холщовых штанов начатую, в порванной обертке, пачку жевательного табака, из другого кармана — складной нож в роговой оправе. Щелкнул пружиной ножа и, положив пачку на сиденье, отрезал порядочный кусок.

— Хочешь?

— Нет, спасибо, Джул. Я не люблю.

— Я и забыл, что ты не любишь.

Гарпер сунул табак за щеку, сложил нож и рассовал все вновь по карманам. Из-за плеча его выглянуло худое лицо миссис Гарпер в белом чепце — глаза припухшие, красные, уголки запавших губ скорбно опущены. Турчанинов вежливо взялся за шляпу:

— Добрый день, миссис Гарпер.

— К тебе не приезжали? — спросил Джул.

— Нет, — насторожился Турчанинов. — А кто должен приехать?

— Не хочу огорчать тебя, Джон, но думаю, что и к тебе приедут. Так что будь готов.

— Да кто должен приехать? Что случилось? — неясная тревога сжала сердце Ивана Васильевича.

— Скверные дела, дружище. — Джул плюнул на дорогу, коричневый табачный плевок тотчас же завернулся в бархатистую пленку пыли. — Выгнали нас. Со старухой и с ребятишками.

Турчанинов рассердился:

— Да ты можешь говорить толком или не можешь? Кто вас выгнал?

— Приехал вчера из города человек, от мистера Бюэлла, из конторы, и бумагу привез. Мистер Бюэлл, говорит, решил продать эту землю — аренда больше себя не оправдывает. А потому, дескать, чтобы завтра вас здесь не было, сматывайтесь.

— И ты что же? Собрался и поехал? Бросил дом, землю, все нажитое? — спросил Турчанинов, не скрывая возмущения безответной покорностью Джула.

— Нет, Джон. Я ему тоже сказал.

— Что же ты ему сказал?