Судьба генерала Джона Турчина

Немало в биографии моего героя белых пятен, которые автору-исследователю приходится заполнять писательским домыслом. Скажем, совершенно неизвестно, каким образом попал Иван Васильевич в тот маленький городок на территории штата Кентукки, где и начнут развертываться дальнейшие события. Неизвестно также, что побудило Надин поехать в тихую квакерскую Филадельфию, расставшись на некоторое время с мужем, и поступить там на курсы женщин-врачей. Можно только предположить, что молодая женщина не находила для себя удовлетворения в мелкотравчатых кухонных хлопотах и заботах, стремилась к чему-то большему, к личной независимости, мечтала быть полезным членом общества. И в то же время, вероятно, хотела помочь мужу в нелегкой борьбе за кусок хлеба.

Итак, пропустим еще один год американского житья-бытья Турчаниновых. Продолжим повествованье с того момента, когда вновь смог Иван Васильевич обнять жену, поездом приехавшую из Филадельфии, где закончила медицинское свое обучение.

— Удивительное дело, как беспомощны мужчины, когда остаются одни, без женщин, — говорила она, высвободившись наконец из его объятий и неодобрительно оглядывая невзрачную, запущенную комнату, где он жил. — Какой беспорядок! За вами нужен присмотр, как за малыми детьми... Где у тебя умывальник?

Она умылась с дороги, тщательно вытерев полотенцем лицо и руки, раскрыла чемодан, принялась развешивать привезенные платья в шкафу. Легко и проворно двигаясь по комнате, рассказывала, как училась.

— Знаешь, Жан, эти училища удивительное явление. Их два: одно — в Филадельфии, другое — в Бостоне. Они лишены средств, подвергаются гоненьям и все-таки держатся и выпускают женщин-врачей. Они сильны своей верой и самоотверженностью — точно первые христиане в Риме.

Турчанинов любовался оживленьем, с каким она рассказывала, любовался милым лицом, гибкой женской фигурой, проворными и точными ее движениями. Опять с ним, опять видит ее перед собой... Счастье переполняло его.

— Кто же их гонит, ваши школы?

— Кто? Прежде всего врачи-мужчины. Это целая каста, и притом весьма многочисленная, — спекуляторов, интриганов и недоучек, падких на деньги. Мы, женщины-врачи, опасные для них соперники... Затем — светское respectability[29] , — выговорила она, презрительно-иронически кривя нижнюю губку, — которое смотрит на нас с полнейшим пренебрежением и возмущением: леди, приличные женщины, — и потрошат трупы! Shoking![30] Эти respectability со своим тупоумием и корыстью не понимают, что именно медицинская деятельность, помощь больным и страдающим людям, более всего свойственна нашей женской натуре.

— Тебе тоже приходилось резать покойников? Вот этими ручками?

Вопрос звучал полушутливо, однако Турчанинову стало как-то не по себе после ее слов. Надин была достаточно чутка, чтоб это уловить.

— Вот этими самыми ручками! — ответила задорно, с легким вызовом. — Представь себе, Жан, такую картину. Дюжина молодых женщин окружила диссекционный стол, на котором лежит труп, у всех в руках анатомические ножи, все с громадным интересом следят, как преподаватель делает вскрытие, и внимательно слушают его объяснения. Вот он удачно обнажил сеть нервов или искусно проследил какую-нибудь артерию — и со всех сторон восклицания: «Magnificent! Beautiful!»[31] Веришь, я вздрагивала от гордости и удовольствия, когда это слышала, и думала: «Вот она, та слабая женщина, которая, по мнению света, годна только для детской или для бальной залы».

— Ты очень картинно рассказываешь, — сказал Турчанинов. — А знаешь, Надин, честное слово, из тебя может получиться писательница. Попробовала бы, а?

На ее лице мелькнула снисходительная, взрослая улыбка.

— Вечно ты выдумываешь. Ну какая я писательница!.. Какова будет судьба таких школ, — вновь вернулась к тому, о чем рассказывала, — я не знаю, но для меня они утешительнейшее явление современной жизни. Все-таки, Жан, что ни говори, в основании американской жизни лежит свобода — и это великое дело.

Он смотрел на нее, он слушал знакомый высокий голос, милое постукивание каблучков, шелест юбок — и не узнавал жену. Откуда такая перемена? Что случилось с ней за время разлуки? Впрочем, была у нее способность к неожиданным превращениям, когда она вдруг делалась какой-то новой, совсем непохожей на ту, что была перед тем. В далеком Петербурге — столичная дама, окруженная красивым уютом, отдающая распоряжения прислуге; на американской ферме — стряпающая у плиты, озабоченная хозяйственными делами, простенькая жена фермера в затрапезном ситцевом платьишке, с огрубелыми руками. А сейчас появилось в ней что-то независимое и уверенное в себе, что-то чуть-чуть задорное, воинствующее. Этакая амазонка!

После завтрака Турчанинов повел жену показывать новые для нее места. На самой окраине городка, среди заросших бурьяном пустырей, стоял невзрачный деревянный домик, который он снимал.