Судьба и грехи России

       Эта милая обывательская Москва не воскреснет. Лихорадящий Петербург и обломовская Москва — дорогие покойники. Но за последнее человеческое поколение Москва  необычайно росла и менялась, явно готовясь снова стать  духовной столицей России. Новая промышленная, купеческая Москва покрылась небоскребами, передовыми театрами, музеями, щедро, по-царски обставив новую русскую  культуру. Москва сравнялась с Петербургом как центр научный и обогнала его как центр художественный. Здесь  сложилась и крепла русская философская школа, здесь  культивировались самые левые направления в живописи.  Щукин и Морозов ограбили Париж, Мясницкая старалась  обскакать Монпарнас. Кабацкая Москва, ориентируясь на  Монмартр, вещала самоновейшие слова. Все это было буйно, но молодо, всегда пленяло здоровьем, если не вкусом.  По сравнению с Петербургом, здесь можно было скорее  встретить «почти гениальное», но никогда — безукоризненное. Новая Москва работала широко, торопливо и не любила доделывать до конца. Философы без метода, блещущие афоризмами, художники, побивающие рекорды квадратных аршин... Москва все еще жила слишком привольно и слишком безответственно. Почти на всех ее созданиях лежал отпечаток порою милого, порою претенциозного безвкусия.

      Новая большевистская Москва уродливо продолжает эту

==57

«метропольно»-кабацкую традицию. Современное творчество Москвы так же относится к дореволюционному, как дутый нэп —  к размашистому  индустриализму довоенных годов. И это на фоне все той же безответственности. Политическая мысль  Кремля столь же далека Москве, как была далека государственная мысль Петербурга.

       И  все же основное русло нашей культуры пролегает именно  здесь. Сюда несет свои воды русская провинция — особенно юг и восток. Здесь верят в будущее, захлебываются настоящим — пусть по-дурацки —и не в силах вырваться из власти прошлого. Здесь стены слишком насыщены воспоминаниями,  чтобы ультрамодерные жильцы могли уцелеть  от их заразы. Мечтающая стать Америкой Москва в плену  декоративных чар ХVII века. Москва — модерн, может  быть, более Москвы ампирной... Метрополь на фоне Китай-города понятнее Большого театра. И это ставит вопрос о качестве культуры древней Москвы.

     Что  говорят нам фасады и купола ее бесчисленных церквей? Конструктивно перенесенный в камень северный шатер да владимирский куб, отяжелевший, огрузневший, с  пышно  изогнутой восточной луковицей. Нет новых идей,  нет и строгости завершений. Нет ничего, что взволновало  бы присутствием подлинно  великого искусства. В Москве  есть несколько чудесных церквей. Но ведь и очарование нарышкинского  стиля только в его декоративности. О, в декоративном  чутье нельзя отказать Москве! Архитектурно  бессмысленная  идея Василия  Блаженного  разрешена с  удивительным  мастерством. Самые грузные и грубые формы   согреты и оживлены яркой живописностью.  Чтобы  вполне оценить декоративный эффект лубочного искусства  в его ансамбле, нужно видеть Троицкую Лавру. Когда я пишу   эти строки, я пытаюсь с усилием оторваться от того  лирического наваждения, перед которым бессилен в Москве. Хочется целовать эти камни и благославлять Бога за то,   что они все еще стоят. Но, вдумываясь, вижу, что это художественное впечатление неглубоко, что его идея бедна. Как   назвать ее? умилением? — нет. Стоит увидеть эти формы   хотя бы в недалеком Угличе, где еще чувствуется дыхание   Севера, чтобы понять, каков может быть чисто религиозный  смысл этого искусства. Московские кокошники, барабаны, крыльца, как пасхи и колокольни — как пасхальный   стол с куличами и крашеными  яйцами... Веселый трезвон,   кумачовые рубахи, шапки набекрень, гулящая, веселящаяся Русь. Это идеал великорусской нарядной праздничности.   Очевидно, в Москве мы  видим пышный  закат великого и    строгого древнерусского искусства. Непонимание этого    факта натворило уже много бед делу нашего национального возрождения. Подражать Москве — значит обрекать себя

==58

на педантическую пошлость: таково русское «возрождение» Александра III.

     Беда Москвы в том, что искусство ее слишком неполно выражает ее историческую идею. В нем сказалась показная пышность  царской власти да бытовая праздничная сторона уже оплотневающей  народной религиозности. Где же искать нам величие старой Москвы?