Судьба и грехи России

    Следует ли удивляться тому, что праведников было так  мало? Древней Руси, по-видимому, всегда был чужд образ честного судьи. В отличие от всех народов, ни одного из  царей своих народ русский не понимал как царя правосудного. Народные пословицы, сказки ярко и беззлобно отразили неправду московских приказов, воеводских изб. Народ веками свыкся с двумя истинами: нет греха в том,  чтобы воровать казенное добро, а судья на то и судья, чтобы судил несправедливо. Удивляться надо тому, насколько  удалось Сперанскому оздоровить это крапивное болото  прививкой европейского идеала долга. Главный порок николаевской системы не в этом. Болезнь заключалась в оскудении творчества, в иссякании источников политическо-

==138

го вдохновения. Огромная, прекрасно слаженная машина работала, по-видимому, исключительно для собственного самосохранения; ее холостой ход напоминает беличий труд большевистских ведомств. Царь, изолировавший себя от дворянства и общественных влияний, был бессилен указать великой России достойные ее пути: увязил ее в провинциальном  миргородском болоте.

    Николаевская канцелярия не была последним словом бюрократии на Руси. Вернее, она была ее первым словом. После нее бюрократия пережила у нас две фазы: либеральных реформаторов Александра II и «людей двадцатого числа» двух последних царствовании.

    Свежий ветep,пoдувший пo петербургским канцеляриям в пятидесятые годы, был так крепок, что обещал было   опять, к великому счастью России, закопать ров между  людьми  службы и людьми  идеи. Милютины, Зарудные и  Кони тому свидетели. Либеральный бюрократ, искореняющий взяточничество, ревизующий губернии, проветривающий темное царство, — излюбленная фигура у беллетристов середины века. Но свежий ветер упал быстро. Молодым либералам на службе приходилось и спешном порядке консервироваться. Модная англомания позволяла изящно  и нечувствительно совершать превращение из вигов в тори. Но эта быстрая смена течений, с повторными  перебоями и  реакциями, оказала самое губительное моральное действие. Царствование Александра II создало совестный тип карьериста,  европейски лощеного, ни во что не верующего, ловящего веяние сфер.

    Чуткость к веяниям—  явление новое — делается едва ли не главным двигателем  бюрократической карьеры: родовитость, связи и таланты — все отступает перед барометрической чувствительностью.

    С 1881 года особой чуткости опять не требуется. Ветер дует один без перерыва — ветер реакции, который гонит корабль на скалы. Опасности никто не видит, — не чувствует даже движения корабля. Кажется, что он прочно засел на мель, и команда от нечего делать разбрелась кто куда — ловить рыбу, играть в карты. Русский служилый класс конца XIX века открыто и принципиально приносит в жертву личным  и семейным интересам дело государства. Ему уже нечего стесняться. Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность. За Россию могут, если хотят, умирать крамольные студенты; чиновник думает о том, чтобы вывести в люди своих детей и обеспечить себеприличную пенсию  под старость.

    Сравнительно с классическим режимом  николаевских лет, служба облегчилась, дисциплина  повыветрилась.

==139

Служба в конце концов сводится к просиживанию в учреждениях пяти-шести часов, скрашиваемых приятными разговорами. Нужно быть горьким пьяницей или совершить  уголовное преступление, чтобы потерять обеспеченное место. Служба и являлась для сотен тысяч особой формой социального обеспечения, пожизненной рентой, на которую  дает право школьный  диплом.  Элемент соревнования,  борьбы за жизнь, озонирующий  деловые и либеральные  профессии, на службе был не обязателен. За исключением  немногих карьеристов — мало уважаемых в своей среде, —  служебное повышение обусловливалось временем, то есть  фактором, несоизмеримым   с количеством и качеством  труда. Призванная некогда спасать Россию от дворянской  атонии бюрократия  вырождалась в огромную государственную школу безделья.

     Самое страшное —это  непомерное разбухание нового  правящего класса, который стремился вобрать в себя едва ли  не всю грамотную Русь. Дворянство, когда-то уклонявшееся oт службы, к концу века, нищая и разоряясь, возвращается на  казенные хлеба. Для крестьянского или «кухаркина» сына, если он имел (легкую) возможность протащиться через четыре-шесть классов средней,школы, но не имел дарований пробить себе путь в жизни, служба была единственной дорогой.  Половина населения русских городов ходила в форменных  шинелях. Синие  фуражки гимназистов  приготовляли к  цветным ведомственным околышам.

    Когда два человека в старой России осведомлялись о социальном положении друг друга, они спрашивали: «Где вы  служите?» подобно тому, как китайцы, говорят, здороваются друг с другом, задавая вопрос: «Кушали ли вы рис?» Мы  все отлично помним, что обилие мундиров не придавало  русской улице военного стиля. Одутловатые, сутулящиеся,  с ленивой, развинченной походкой, носители форменных  шинелей всем своим обликом  сигнализировали физическое и моральное истощение.