Судьба и грехи России

        Марксизм  всегда заключал  в себе технологический  слой, прикрытый у Маркса понятием «производительных  сил». Ученики оставили в забросе эту богатую жилу. В Советской России она разрабатывается впервые не столько по  требованию теоретической диалектики, сколько из практического интереса. Старый марксист, читавший лекции о  фабричном производстве, был не в состоянии разобраться  в самой простой машине. Теперь ему или его выученику  пришлось стать во главе фабрики, обобранной дотла, и  восстанавливать производство. Понятно, что вопросы техники играют в России главенствующую роль, затеняя даже  космологические проблемы. И здесь мы имеем  дело не  только с партийной директивой, но и с широким, низовым  увлечением. Никогда в России не было стольких самоучек- изобретателей, как в наши дни. Над Москвой, почти над  каждым домом, лес антенн и приборы радио, чаще всего  домашнего изготовления. О конструктивных способностях  школьника мы уже говорили выше. Много здесь, конечно,  маниловщины: такова ленинская электрификация, сталинская пятилетка и прочее. Но есть и живой поток народной  энергии, нашедший для себя практическое поле. Интересно, что тут, в техническом восприятии культуры, Россия  встречается с ненавистным Западом, и скорее всего с дальним Западом. Мы имеем право говорить об американизме современной России, который отвечает на предсмертную мечту Ленина. Россия отвергает все глубокие слои западной культуры — от античности до либерализма, —но жадно бросается на последние слова ее нового, «американского» дня. Можно очертить приблизительно   круг тем, актуальных на Западе, которые вместе с тем составляют комплекс «советской культуры». Тейлоризм, фордизм, ра-

==215

дио, авиация, кинематограф, спорт во всех его видах, вопросы практической биологии: омоложение, евгеника, искусственное скрещение видов (человека с обезьяной), победа над смертью (микроб старости) и т.д., и т.п. Весь этот комплекс говорит о молодой и животной жизнерадостности, которую мы привыкли  считать почти исключительным  свойством англосаксонской расы. Громко кричит потребность комфорта, жажда устроиться прочно и навсегда на этой земле, не нуждающейся в преображении. Эту жажду гениально выразил Маяковский, поэт нового дня:

Надоели нам небесные сласти,
Будем жрать хлебище ржаной!

     Этот голод по хлебу, впрочем, еще не получил буржуазного отпечатка. Преобладает стремление все перестроить, начать жизнь сызнова, зачеркнув историю. Отсюда социальный революционаризм,  который даже для успокоившихся  и обрюзгших остается догматом веры. Что Европа сгнила и что только революция может воскресить ее — в этом не сомневается никто из людей новой формации.

      Что глубоко отличает современную Россию от России шестидесятых  годов, так это ее повышенный интерес к вопросам искусства. О «разрушении эстетики» никто и не помышляет.  Впрочем, эстетика и искусство совершенно разные вещи. Сначала об искусстве.

    С изобразительным искусством у революции был краткий, но замечательный роман. С самого Октября левые русские художники (назовем их условно футуристами) поступили на службу революции — сознательно и бескорыстно. С революцией их роднила ненависть к буржуазному искусству (сжечь Эрмитаж!), предчувствие небывалых форм жизни. Именно жизни, ибо, разочарованные в поисках новых художественных форм, футуристы провозглашали уже смерть искусству и служение жизни. Этот  лозунг мог иметь только один смысл: прикладное, техническое искусство. И новые художники прежде всего явились декораторами революции. Они писали тысячи плакатов, которыми была заклеена умирающая с голоду Россия, они создавали в дни революционных празднеств великолепные декорации на разрушающихся  улицах столиц. Иногда им удавались поразительные эффекты, соперничающие  с революционными  инсценировками Давида. Кубизм, механизм, бесчеловечность нового искусства отвечали геометрической жестокости большевиков. Этот союз для обеих сторон обещал многое. Всякая тирания нуждается в художественном помазании, без нее она недолговечна. Беда большевиков заключалась в низком уровне их эстетической культуры и,

==216

главное, в давлении масс. Рабочие и крестьяне требовали  здоровой, простой пищи, то есть наивного передвижничества. Власть подчинилась, и народные праздники утратили  всякий художественный  интерес. Государство поощряет придворных портретистов, бездарных мазилок массовых  сцен. Левое искусство выдохлось, ибо — декоративное по  существу — оно не может жить без заказчика.