Судьба и грехи России

    Эта духовная прореха может оказаться опасной в другом  поколении, более чутком к духовным основам жизни и более восприимчивом к политической мечте. Рационалистическая концепция республики как удобнейшей формы демократии делает ее идеологически слабой в столкновении с  мистикой монархической власти. Но рационализм не связан с республикой, как мистика — с монархией. Погружаясь в историческую традицию, создавая духовные основы  демократии, будущие поколения могут найти для народовластия религиозное освещение — в Библии, в русском  прошлом. Отработанный, изжитый в Европе пафос Contrat  social должен быть заменен пафосом соборности Божьей  воли, которая говорит в истории столь же гласом народа,  как и устами царей. Историческое воспитание должно фиксировать внимание на героических республиканских идеалах Греции и Рима, на гвельфских средневековых идеалах демократии (Флоренция), на православном народоправстве Новгорода. Тогда республика сделается не пустой формой, не меньшим злом, а положительным идеалом, освобожденным  от пошлого утилитаризма, несущим в себе всю полноту цветения национальной религиозной культуры.

3

.................................................................................... ...................................................................................

.................................................................................... ...................................................................................

==264

4. Традиция и резолюция

   Возрождение России зависит от того, удастся ли преодолеть глубокий раскол в народном сознании, образованный  доктриной и фактом революции. Новое сознание должно  воспринять и слить в себе все жизненное и ценное в старой  и новой идее России. Это задача ныне живущего и вступающего в жизнь поколения. Это задача первой национальной русской власти.

    Но  не будем обольщать себя иллюзией. Страна, пережившая революцию  и от несведущая свое новое бытие, не  может долго (или никогда) обрести утраченное единство.  Старая жизнь не умирает совершенно, ибо живет вечно в  памятниках национальной культуры. Печать художественного благородства, лежащая на этой культуре, великодушная патина времени преображает и стирает зло в «вечное  золото» легенды. Легенда убитой красоты и правды сопровождает новую жизнь, вышедшую  из революции, потускневшей, опошленной самым  фактом победы. Победа, как  известно, — самое трудное испытание для идеи. Противоречия, которые вскроет в себе новая действительность, отвращение, даже ненависть, которые она (как всякая действительность) будет рождать в самых  чутких, в самых  нервных современниках,  обеспечивает возрождение не  только утопизма революционного, но и утопизма реакционно-романтического. Последний преимущественно  соблазнителен для носителей высшей культуры, влюбленных  в прошлое. Завоевание реакцией самых, ответственных духовных постой нации—обычный удел  общества, вышедшего из революции. Такова судьба Франции. Вотуме полтора века продолжается    тяжба  вокруг «Великой»  революции. За малыми  реставрациями и  революциями  XIX века надо вглядеться в борьбу идей, доселе безнадежно  разделяющих  Францию. Два враждующих стана определят  ют сами себя именами,  которые стоят в заголовке этой  главы. «Традиция» и «революция» — традиция, которая революционизирует, революция, которая охраняет, — ныне,  как сто лет назад, ведут смертельную войну за душу Франции. Точнее было бы говорить о двух традициях: традиции  революции и  традиции реакции. И в наш исторический  час на весах духа перевес, несомненно, склоняется на чашку последней традиции.

    Это духовное междоусобие, которое в каждом поколении  готово вспыхнуть новой гражданской войной, подтачивает  силы нации. Вместо плодотворной борьбы идей воздвигаются непроницаемые перегородки между ними со спертым

==265

воздухом внутри, с культом окостенелых предрассудков.  Грозит ли России та же судьба?

     Старая Россия оказалась менее живуча, нежели старая  Франция. Социальные  корни дворянства подрезаны как  будто навсегда. Тургеневская усадьба едва ли когда-нибудь  воскреснет. Но неистребима живая память о былом величии и славе. Не умрет Пушкин, а с ним очарование александровской и екатерининской эпохи. Надо надеяться, останутся дворцы Петергофа, Царского Села, красноречивые,  но и лживые свидетели императорской славы. И для нее  настанет время реабилитации.