Судьба и грехи России

 ных и поистине неслыханных в истории формах, которые  приняла  эта система, она развращает не только аппарат  власти, но и весь народ. Как велико сейчас число людей,  которые, вольно или невольно, не носят маски, надетой на  них полицейским  режиссером? Не лгут, не клевещут, не  требуют казни для своих друзей, не оговаривают невинных —  или даже самих себя. Разные могут быть меры и степени.  Не все — немногие оказываются в положении шестнадцати, но лгут все. Вот страна, где сейчас никто, ни один чело  век не может сказать правды. До последнего времени меньшинство — революционная молодежь и активисты — им ли монополию  правды; их оптимизм, до известной степени, спасал Россию. Теперь петля затянута и на их шее.  Ложь стала всеобщей повинностью, и в каких извращениях! Чтобы отвлечь подозрения, чтобы «украсть жизнь у тирана», люди, особенно ненавидящие его, должны больше  других льстить ему и доказывать свою верность реальны  ми поступками. Сейчас революционер-антисталинец, вероятно, должен иметь наилучшие связи в ГПУ, а чтобы иметь,  он должен заслужить их. Злейшие враги социализма пролезают к власти, не уставая клясться именем Маркса и  пролетариата, для того чтобы держать в тюрьмах и казнить  защитников угнетенных  рабочих и крестьян. Ленинская  (или нечаевская) мораль перестает быть отравой  партийного отбора; обобщаясь, национализируясь, она грозит  стать всенародной. Что будет с нацией, которая вот уже  двадцать лет как положила в основу воспитания своих  граждан, с самого нежного детства, подражание  Иуде?

                Годы идут, а удушье застенка все сгущается над Россией. Сейчас оно более чем когда-либо отравляет культурную жизнь. Власть хочет сама строить культуру новой России, строить ее по-новому, не по марксистским трафаретам. Она, в сущности, сама не знает как. Но по-прежнему  командует, раздает директивы, ежечасно противоречащие  друг другу. Проводить их теперь обязаны не партийцы, не  испытанные марксисты, а работники культуры, для которых их ремесло, их искусство — все. Вчера они были пассивным объектом воздействия, сегодня они должны проявлять активность, угадывать веления начальства. Трудно  представить себе что-либо более отвратительное, чем собрания квалифицированной интеллигенции наших дней, —

                                                   ТЯЖБА О РОССИИ                                   

==107

по крайней мере по отчетам «Известий». Поэты, ученые, художники наперерыв выступают с унизительными покаяниями, с клеветой и доносами друг на друга. Клянутся в верности деспоту и отрекаются от идей, которым служили всю жизнь. Совсем недавно на собрании художников Рудзутак — то есть просто сталинский унтер — осмелился учить Юона, как надо рисовать и в какой манере воспитывать молодых художников. Теперь требуется «социалистический реализм», и этот лозунг развязывает наглость не вежд. Подражая пушкинскому  сапожнику в роли критика,Рудзутак находит, что нарисованная кем-то лошадь не похожа  на живую — в лошадях он, вероятно, знает толк. И серьезные люди, артисты, старый мастер Юонне  не только должны  выслушивать эту дичь, но оправдываться, давать обещания  исправиться... Можно представить себе, как задыхались они от унижения и бессильной злобы в своих постелях в ту ночь. От партии, интеллигенции, спускаясь ниже, по ступенькам социальной лестницы, в России очень определенной, — на заводах, в деревне мы находим ту же атмосферу  злобы и предательства. Испортить машину, пырнуть  ножом выскочку стахановца, сбивающего заработок, угрюмо проголосовать резолюцию о расстреле каких-нибудь вредителей и мечтать о войне, которая покончит со всеми притеснителями  — вот общественная жизнь пролетариата, все еще, по имени, господина страны. Рабочий вредительствует на фабрике, крестьянин — в колхозе — не только пассивной забастовкой, но порой, за спиной начальства, уничтожает жатву, чтобы избавить себя от лишней барщины.  Он ведет упорную, партизанскую борьбу с властью — но каким оружием! Покорный на собраниях советов, он убивает выстрелом в спину председателя или секретаря; чтобы отомстить директору совхоза, он не останавливается перед тем — мы читали и  это, — чтобы проломить  головы его детям. Нечистая, ползучая борьба, где, сцепившись  с удавом, человек сам принимает в себя что-то змеиное. Он ненавидит власть, но когда несчастный, в конец замученный   беглец из концентрационного лагеря приближается  к границе, окрестные крестьяне принимают участие  в погоне не столько из страха ответственности, сколько ради обещанной награды — за куль муки. Куль муки  — цена крови (30 сребреников). Мучительно хочется

==108                                                       Г. П. Федотов

знать, сколько их еще в России — тех, которые не прельстятся такой наградой за жизнь человека.

                2