Судьба и книги Артема Веселого

Был у него почему-то целый жареный гусь. Сели, выпили, Артем рассказал историю появления гуся, мы хохотали, а он говорит: „Не знал бы что и делать с добром, если бы вас не нанесло“.

В 1929 году в Новороссийске я боролся с пьянством. Создал актив. Сам даже пива не пил — алкоголь! В день получки пионеры подходили к воротам завода с плакатами: „Папа, не пей! Неси деньги маме“.

Приезжает с Волги Артем. Красное галифе. На голове большая лохматая папаха. В карманах по „пол-митрия“. А я-то не пью! Он был очень этим огорчен.

Идем с ним по улице. Вдруг останавливается, начинает расстегивать ширинку. „Артем! Ты что делаешь?!“ Вытаскивает часы, смотрит время. — „На Волге ворья полно. Везде найдут, проклятые. Атак — ничего. У меня и кошелек тут…“

Постепенно я добился того, что в городе закрылись все частные пивные, а потом стали закрываться и казенные.

Тогда — в горком телеграмма из Москвы: „Прекратить излишества“.

Я с горя напился, как сукин сын».

Куда бы дядя Миша ни пошел — а у него что ни день бывало не по одной встрече — брал меня с собой. «Дочь моего друга… Артем Веселый — читал? Нет? Вот скоро книга выйдет, прочти обязательно!»

9 ноября дядя Миша с капитаном Терешиным отправились в пивную, и я с ними.

Темноватый подвал, накурено, кое-как протертые столы, моченый горох на щербатом блюдечке — бесплатная закуска к пиву. Мужчины пили пиво, вели какие-то моряцкие разговоры, при этом иной раз обращались ко мне как человеку, причастному к их компании. Я слушала, жевала горох и — смешно сказать — представляла себя матросом, пирующим с друзьями в портовом кабачке…

2 января 1957 г. Барнаул.

Дорогая Заяра!

Многое мы с тобой обговорили при встрече.

Я очень доволен, что узнал тебя поближе и с радостью заключаю, что нашел в тебе то, что хотел бы в тебе видеть.

Прежде всего, ты девочка с «артёминкой». Есть в тебе черточки отцовского характера…

Ну, а теперь деловой разговор.

Почему бы тебе не обратиться к М. Шолохову? Пусть напишет об Артеме, а кроме того, он мог бы подтолкнуть издание. С ним сильно считаются.

Вообще говоря, твоя застенчивость в этих делах ни к чему. Речь идет не о тебе и даже не об отце, а о большом, настоящем советском писателе Артеме Веселом. Ты пиши всем старикам, надо маститых брать за бороды. Пусть выскажутся. Многие воровато озираются по сторонам: «Как бы не сказать невпопад!»

[…] Издание Артема нужно, как воздух, именно в связи с 40-летием Революции. Ни один писатель так ярко, сильно, правдиво не написал о солдатах-фронторвиках в дни Февраля и Октября…

У Артема должно быть второе рождение, и его полюбит читатель с чистым сердцем. Ведь в этом сущность подлинного таланта. Время над ним не властно […].

Советовал обратиться за содействием к кому-нибудь из писателей и Ф. Г. Попов. Он писал Гайре: «Мне кажется, нет ничего зазорного попросить кого-либо о „заступничестве“. Ведь это будет не заступничество и не протекция, а восстановление справедливости».

БРАТ

Из записок Заяры Веселой

В конце марта 1956 года пришло письмо от Левы[89]:

«Здравствуй, Заяра!

Получил твое письмо и не успел еще толком прочесть его, как пришло письмо от мамы, которая уже успела получить письмо от Гайры, так что на меня все эти печальные новости посыпались в темпе снежного обвала. Как все-таки бывает в жизни: живешь, надеясь, хотя понимаешь, что не на что, ждешь, хотя и не веришь в чудеса, строишь какие-то воздушные замки. А оказывается, что всё это на пустом месте, что все-все уже давно кончено. 39-й год… Ведь это было еще до войны. Я учился в третьем классе и твердо был уверен, что всё это — Городец, детдом, крушение семьи (единственного мира, который я знал) — как-то не взаправду, что все вернется к старому, и будет о чем рассказать друг другу…

Живу я потихоньку-полегоньку, после окончания Речного училища остался работать в Горьком, учусь в Заочном Политехническом институте по радио-специальности. Женился, и уже растет девка трех лет от роду. Гляжу на нее и думаю, что вот также и на меня смотрел когда-то отец — смотрел и не знал, что приготовила ему жизнь впереди…

Мне просто повезло: ваша с Гайрой участь меня не коснулась, скорее всего потому, что в метриках у меня отец совсем не записан, а докапываться ни у кого не было причин. Так я и остался в стороне от истории.

Мне очень хочется повидаться с вами, ведь я вас почти не помню и не знаю. Тебя — совсем, а Гайру очень мало: помню, как однажды плыли мы в одно из путешествий на лодке, и отец прямо с лодки подстрелил на берегу селезня. За ним послали нас с Гайрой. Мы притащили его — каждый за крыло — в лодку, а смотреть, как ему будут рубить голову, нам не позволили…

А еще, помню, Гайра подарила мне замечательную книгу „Швамбрания“. Вот, пожалуй, и все. Так что, встретившись на улице, не узнаем друг друга.

Но я надеюсь, что так или иначе я попаду в Москву, и мы, конечно, увидимся и поговорим обо всем.