Судьба моряка

Погода нас не баловала: штормило. Мать страдала от морской болезни и поэтому все время лежала. Море словно заигрывало с кораблем, но, вероятно угадав в отце родственную душу, не слишком сильно трепало наше судно. У многих пассажиров тоже началась морская болезнь, и отец подходил ко всем, успокаивал, говорил, что нам ни в коем случае не грозит кораблекрушение. Он уверял, что, на наше счастье, дует попутный ветер и через сутки мы пересечем опасную зону и приблизимся к тихой бухте Искандеруна. «Аллах с нами, — говорил отец людям, — он не даст нас в обиду. Он знает, что мы спешим на родину, а таким людям аллах покровительствует. Не волнуйтесь, нет ничего угрожающего. Смотрите, море стихает, теперь нечего бояться. Горы задержат, отразят сильный ветер, если он задует». Пассажиры успокоились. «Ты вестник добра, Салех, — говорили они. — Ты моряк и хорошо знаешь море. Мы верим каждому твоему слову». «Все свершается по воле аллаха, — отвечал им отец. — Однако опыт подсказывает мне, что это будет самое спокойное плаванье года… Спасибо морю, моему старому другу».

Утром отец сообщил пассажирам добрую весть:

— Сегодня после полудня, если не переменится ветер, мы прибудем в Искандерун… Собирайте потихоньку вещи и готовьтесь… Позавтракайте пораньше. Покуда выгрузимся с корабля, пройдем через портовую таможню, снесем вещи, уйдет немало времени. Поднимитесь на палубу и взгляните сами, какая прекрасная погода… Весна у нас приходит рано. Здесь, в Искандеруне, сейчас тепло, море синее-синее, паруса, слава богу, наполнены ветром и корабль наш летит, словно голубь… Ах, одно удовольствие плыть на корабле, когда он несется по воде, как вольная птица!

Мать была не в состоянии подняться на палубу. Она еще не пришла в себя. Качка вконец измотала ее. Оставив мать в трюме, я запер дверь и поднялся на палубу вместе с пассажирами. Отец и капитан курили на носу корабля. Я тихонько подошел к ним, и отец, обернувшись, ласково взял меня за руку и сказал капитану:

— Вот мой наследник, Саид.

Капитан потрепал меня по голове.

— Ну-ка скажи мне, ты хочешь стать моряком, как твой отец?

Смутившись, я спрятался за спину отца, который ответил за меня:

— А как же иначе, капитан? Сын должен походить на отца во всем, тогда аллах сделает его счастливым.

Капитан сказал:

— В том-то и дело: ученого учить — только портить… Пусть вырастет таким, как ты. Пусть станет капитаном, если аллаху будет угодно.

Я был счастлив безмерно. Ласка отца, слова капитана, близость родных берегов и ясное весеннее утро — о чем еще мог мечтать ребенок? Этот день запомнился мне навсегда, а слова капитана запали мне в душу. Отец в моих глазах был легендарным героем. Истории, которые он рассказывал мне из своей морской жизни, будоражили мое воображение. Отец был для меня примером для подражания, человеком, с которым я соизмерял все свои мысли и поступки, и в тот день, стоя возле него, я в порыве восхищения по-детски прижал руку отца к своему лицу и поцеловал ее. Он погладил меня по голове и ласково улыбнулся.

Солнце ярко светило, небо было прозрачным, без единого облачка. Налетевший прохладный ветерок освежал наши лица, птицы кружились над плывущим кораблем. Пассажиры разбрелись по палубе, а капитан рассматривал в бинокль очертания приближавшегося берега. Рулевой медленно вращал штурвал, и корабль, раскачиваясь на волнах, плыл, как огромная рыба, рассекающая толщу вод.

В Искандеруне мы поселились в каменном одноэтажном доме, построенном в арабском стиле. У него был внутренний дворик, в который выходили жилые комнаты, небольшой цветник и общая для всех обитателей кухня. Кухня выглядела заброшенной, поскольку каждая семья готовила в своей комнате и держала кухонные принадлежности в углу комнаты, точь-в-точь как в «Аш-Шарадыке». Уборная тоже была одна на всех. Теперь у нас не было собственного сада, и мы не могли держать ни собаки, ни кур.

Отец был доволен, несмотря на то что вернулся не в Латакию, откуда он родом, а в Искандерун, где он сразу же заключил трудовой контракт с одним судовладельцем. Мы арендовали две комнаты в этом относительно большом доме, где кроме нас поселились еще две семьи. Однако отец не был расстроен тем, что мы жили не отдельно, и даже убеждал мать в преимуществах каменного дома, дома, который стоял на центральной улице, где не было ни рытвин, ни грязи и глины зимой, ни пыли летом и где рабочие, нанятые муниципалитетом, подметали улицы и убирали мусор.

— Между жизнью в Мерсине и Искандеруне огромная разница, — говорил отец. — Довольно и того, что мы здесь у себя на родине, в стране, где туркам не дозволено управлять.

— А как же сад? Мы так и останемся без сада? — спрашивала мать. Ее очень угнетала необходимость жить с посторонними людьми.

— Давай сделаем, как другие… Высадим цветы в жестяных банках, поставив их перед самыми нашими комнатами. Ну чем не сад?

— А кухня, а уборная? Как можно пользоваться общими кухней и уборной?

— Кухней как будто никто не пользуется, так что ты можешь устроить там все по своему вкусу. А без собственной уборной как-нибудь обойдемся, привыкнем…