Судьба ополченца

Вернувшись из рейда, Лобанок со своим отрядом сразу же провел засаду. Засада эта была особая. Почти все ее участники были членами подпольного Лепельского райкома, Лобанок хотел показать, чтобы поднять авторитет членов райкома, что у них никакого нет привилегированного положения. В этой засаде они уничтожили пять машин — отряд казахских националистов, завербованных в лагере военнопленных. Многих, почти половину отряда, взяли в плен. Зебик говорил на них: «Сабаки». Зебик — это скала. А эти могли опять сдаться немцам в любой момент, они были очень психологически нестойкими, очень боялись за свою жизнь, опозорили свою нацию.

И тогда, после этого боя, вышло решение командования бригады: за организацию рейда и засады, за проявленное в боях мужество написать картину о лучших, отличившихся бойцах отряда.

Я решил изобразить засаду на дороге. Тут же сделал эскиз и приступил к картине «Засада на большаке». В нее вошли такие замечательные партизаны, как Лобанок, Юра Смоляк, Алексей Лопаткин, Садовский и Клопов. Алексей, Садовский и Клопов — пулеметчики. Алексей — рослый, азартный и в бою смелый. Садовский в атаку ходит в рост с ручным пулеметом, поливая свинцовыми брызгами противника, что вносит большую панику. Клопов — тоже геройская личность.

Картина была сто на сто тридцать. Писал ее и делал к ней акварельные и карандашные портреты. Позировали мне не только герои картины, но и пленные немцы. После фашистской пропаганды для них все было открытием, и то, что их партизаны не расстреляли, и то, как мы живем и как с ними обращаемся. А тут еще картины у партизан и пленных используют для позирования — это совсем их повергало в изумление.

Но в мае мне недолго пришлось поработать над картиной. Лобанок уезжал в Чашницкий район, в отряд Мити Бурко, состоявший из бывших полицаев, и, наверно, после моего разговора с Позняковым Дубровский ему посоветовал, а может, он сам решил, но только забирал он меня с собой, чтобы увезти с глаз Познякова.

Солнечным майским утром мы с Лобанком садились в бричку, я ехал с ним как телохранитель, Дубровский меня напутствовал:

— Смотри, Николай, отвечаешь за комиссара. А если что случится, должен вынести с боя. Береги Володю, тебе доверяю.

Мы обнялись. Позняков и Володя Качан, замначальника штаба бригады и заместитель Лобанка в подпольном райкоме, наблюдали эту сцену. Дубровский как бы говорил Познякову: смотри, этому человеку мы верим и даже свою жизнь поручаем.

Качан тоже запомнил этот разговор, ведь он слышал и то, что говорил обо мне Позняков в штабе. Прошли годы, и, когда мы встретились после войны, Качан мне напомнил: «А помнишь, как Дубровский тебя провожал? Вставил он перо Познякову!» А для меня тогда было трудно переоценить слова Дубровского, настолько я гордился этим доверием, значит, что-то правильное было в моем поведении, если люди так относились. Конечно, мне сразу стало тепло, и была гордость, что вот такие у нас, партизан, отношения и такие люди.

* * *

Путь наш с Лобанком лежал через деревню Стайск, куда мы и приехали спустя несколько дней, так как по дороге заезжали в отряды и в кавэскадрон, которым командовал Михаил Чайкин, бывший адъютант комбрига.

В Стайске стоял отряд Николая Сафонова, мы рады были встрече, и я сфотографировал Николая со Стасей, его женой, он попросил. Стася была медсестрой, они познакомились и поженились в партизанах.

Через день после нас приехал в Стайск Позняков с информацией о Пятом пленуме ЦК. Собрали людей, и я сфотографировал партизан, слушающих Познякова. На этом с ним расстались, до встречи на строительстве аэродрома, где опять нам пришлось близко столкнуться.

Еще не разошлись с собрания, как прискакал связной, доложил, что немцы пошли в наступление, заняли большак и подходят к селу. И уже налетела авиация бомбить деревню. Поднялась кутерьма, и в первую минуту неразберихи мне пришлось закрыть Володю буквально своим телом. Выбегали из домов жители, волокли к лесу все, что могли, в ночвах{38}, санях, телегах, бричках. Возле изб стояли у всех заранее приготовленные возы, в них вбрасывали подушки, одеяла, сажали сверху детей, женщин, хватали шлейки — запрягались и тянули обозы. Мы с Лобанком тоже побежали к лесу, на бегу Володя приказал:

— Вернись, Николай, запряги коня и пригони.

Неприятно да и не было жесткой надобности возвращаться в деревню под бомбежкой и еще ожидая каждую минуту, что с другой стороны в нее ворвутся немцы. Добежал благополучно. Конь у Володи был с норовом, кусался и мог задними ногами стукнуть, но в это время взрывались бомбы, стоял визг пронзительный пикирующих бомбардировщиков, потому, наверно, конь стоял смирно, пока я вставлял ему удила в зубы. Возле конюшни, где я пóрался с Володиным жеребцом, находилась хата нашей хозяйки в Стайске, там жены Карабаня, Сафонова и Феня Полонская были заняты готовкой обеда, рассчитывали, что будет с Позняковым торжественный обед. Только запряг коня, вдруг вскакивает в конюшню жена Карабаня, схватила меня за руку и втянула силой в хату:

— Садись! Съешь хоть ты немного, что мы наготовили!