Судьба ополченца

В середине мая 1943 года началась блокада Полоцко-Лепельской партизанской зоны. Начался новый отрезок жизни, полный напряжения, мне пришлось быть не только бойцом, но и строить аэродром, принимать самолеты.

В мае я был далеко от лагеря. Вернулся, лагерь был уже брошен. Навстречу бросилась Эсса, в нашей землянке ждал меня Николай Гутиев, и сразу я узнал новости.

Немцы рвались в Пышно. Взятие деревни открывало им вход в зону и давало возможность расчленить партизан, чтобы уничтожить бригады по одной. Сейчас в Пышно стоит отряд Короленко, сдерживая наступление двух батальонов немцев, бои там не прекращаются ни днем, ни ночью. Положение тяжелое, немцы ожидают прибытия вспомогательных частей с артиллерией, танками и самолетами, чтобы, как они пишут в газетах, уничтожить наконец Пышно, этот «оплот бандитов».

— Дубровский перевел штаб под Старинку, — рассказал Николай. — А твои картины приказал снять с подрамников и переправить за линию фронта.

Семь картин, которые висели в штабе, скатали в рулон, вложили в медную трубу от локомобиля, запаяли, приделав к трубе шлеи, чтобы можно было взять на спину, и направили группу в глубь партизанского края с приказом: «Охранять, как знамя бригады».

Позднее картины были переправлены самолетом на Большую землю в Центральный штаб партизанского движения. Прибыли они в трудное для наших бригад время и, как мне рассказывали, произвели в штабе огромное впечатление. В таких условиях, когда блокада, казалось, захлестнула партизанский край, там существует картинная галерея, пишутся портреты лучших партизан и картины.

Николай дожидался меня в лагере по распоряжению Дубровского, мы должны забрать с собой все необходимое из наших художнических вещей и пробираться в Старинку, с нами пойдет кинооператор Маша Сухова, прибывшая из Москвы, она уже отсняла наш лагерь, и теперь нам поручено сопровождать ее к Дубровскому.

Вышли мы утром. Километрах в пяти от лагеря услышали вой самолетов, немцы начали сбрасывать термитные бомбы, поджигая лес. Падает бомба, взрывается, и уже ползет огонь по земле и, дойдя до сухой ели или сосны, вдруг с треском охватывает ствол до самой вершины. Я прятался в корнях вывернутых деревьев, в ямах, бросаясь на дно, за мной бросалась Эсса, изо всех сил старалась подлезть под бок, жалобно скулила. Снова и снова — вой проносящихся самолетов, разрывы и ползущий огонь. Дым уже окутывал весь низ леса, огромными факелами полыхали сухие деревья. Жар от огня не давал дышать. Пробирались то ползком, то, закрывшись пилоткой, быстро перебегали открытые места, жар нестерпимо жег лицо. Скатились в ручей, ручей был мелкий, но хотя бы половина тела в воде, мокрая одежда снижала накал жара. Гул самолетов стих, но мы спешили, нужно выбираться, чтобы не попасть под новый налет, и наконец попадали в густой лес с высокими заросшими мхом елями, сюда еще не успели добраться фашистские летчики.

Мы прошли через огонь, через горящий лес, но Эсса в какой-то момент исчезла. Она нашла другой путь и нагнала нас, когда километра три уже мы отошли от пожара, видно, какое-то у нее чутье было, что она в сторону от нас ушла, а вышла с другой стороны лесом, который не успел загореться.

Доскажу здесь про Эссу. Прошло время, я уже был в Москве, а Эссу видели люди в Антуновском лесу. В зиму сорок третьего — сорок четвертого года вышедшие из блокады партизаны вернулись в лагерь и там жили, подремонтировав землянки. Эсса все время рядом крутилась, ждала у нашей землянки, хотя уже она спуталась с волками, с волчьей стаей. Но к месту еще долго приходила.

* * *

В Старинку прибыли вечером. Бригада стояла в лесу недалеко от деревни. Явился к Дубровскому в штаб и сразу получил задание срочно организовать площадку с кострами для приема грузов с самолетов.

— Ночью должны быть самолеты, — объяснил Федор Фомич, — сбросят мешки с оружием. Зажжешь три костра через пятьдесят шагов. Самолет даст зеленую ракету, ответишь тоже зеленой. Тогда начнут сбрасывать. Следи, пока парашюты в небе, куда их относит, иначе не отыщешь. Потом возьмешь десяток людей из наших с подводами, найдете мешки и свезете в штаб.

Я поднялся идти, но Дубровский остановил меня:

— Погоди, Николай, сядь. — И спросил неожиданное: — Ты об аэродромах имеешь представление?

Я ответил, что имею. В первую неделю войны мне пришлось один день работать на маскировке аэродрома в Москве, так что аэродром я видел.

— От и добре, — сказал Дубровский. — Будешь строить аэродром, надо принимать самолеты с боеприпасами и вывозить раненых. Поручаю это дело тебе. До двенадцати жди самолетов, а к трем подойди в Старинку, там возьмешь всех, кого мобилизуем из населения. Строить будешь здесь. Площадка должна быть тысяча на тысячу метров. Знаешь бугор за Старинкой по дороге на Ушачи?

— Так ведь там болото!