Судьба открытия

- Не знаю… - мямлил генерал.

- Почище бунта! Не мытьем, так катаньем. Расчет коварный. Все, кто по праву и справедливости имеют богатство и власть, все, что в поте лица трудятся над своей землей, - все с сумой за подаянием пойдут. Хозяйства запустеют. - Титов перешел на трагический шепот. - Заколеблются основы всей империи! Пошатнется - страшно вымолвить - престол!

Генерал, как бы размышляя, щурился. Титов круто переменил тон:

- Да взять бы и вас, ваше превосходительство. На чем стоит доходность ваших земель и поместий? Мужики, так думаю, продают хлеб, вносят за землю арендную плату. Управляющие имениями тоже продают хлеб… Кстати, - спросил он еще более любезно и словно вовсе на другую тему, - почем нынче продали?

- По-газному. По девяносто копеек, по гублю.

- Ну вот! - Титов с удовлетворением кивнул. - А вообразите - Лисицын этот… с товарищами… торговать станет мукой по копейке пуд? Да многие тысячи пудов на рынок вывезет. Или хотя бы по пять копеек. Кто тогда купит хлеб у ваших мужиков? Кому продадут управляющие урожай имений ваших? Не допусти же бог несчастья, - Федор Евграфович истово перекрестился, - но вы тогда, ваше превосходительство, нищим станете!

«И - прочь с доски! - подумал он. - А не воюй! Против кого осмелился? Ишь ты!..»

Когда Титов ушел, генерал протянул руку к кнопке звонка. Тотчас явился офицер, звякнул шпорами, остановился в трех шагах от стола.

- Вот, Агсений Каглович, - заговорил, точно закаркал, его превосходительство. - Я пгямо вами недоволен. От постогонних людей узнаю. Антигосудагственная деятельность…

Спустя два дня с Егором Егорычем случилось небывалое: с самого утра ему встретились давно забытые приятели, обрадовались встрече и настояли, чтобы вместе зайти в трактир. Там потчевали неумеренно. Обычно строгий и трезвый, Егор Егорыч напился до потери благопристойности, до буйства и скандала. Как на грех, пришли городовые и увели его, пьяного и упирающегося, для протрезвления в участок. В участке продержали до следующего утра.

4

Вечером, уже при закате солнца, Лисицын почувствовал голод. Не мог вспомнить: обедал он сегодня или не обедал? Кажется, нет.

- Егор Егорыч! - крикнул он.

В квартире было тихо. Он посидел, послушал, потом обошел все комнаты, заглянул на кухню. На кухонном столе - судки, в которых Егор Егорыч приносит еду из ресторана. Судки чистые, пустые. Лисицын посмотрел: картуз Егора Егорыча на гвозде не висит. Значит, старого солдата нет дома. Куда он запропастился?

Через час Лисицын решил идти ужинать в одну из кухмистерских, что по соседству.

Сегодня ему во всем не везло. Едва он вышел на тротуар, к нему привязался какой-то полоумный оборванец: облапил нечистыми ладонями, начал бормотать бессмысленные слова. Лисицын, конечно, его оттолкнул, а оборванец сел на землю, заорал истошным криком:

- Караул! Бьют!

По улице как раз шли двое полицейских. Полоумный вдруг заговорил связно, потребовал, чтобы городовые составили протокол: вот этот - он показал на Лисицына - напал на него, мирного прохожего, ударил невесть из-за чего.

Полицейские не пожелали даже вникнуть в дело и повели обоих, оборванца и Лисицына, в участок.

Там почему-то понадобилось долго ждать. Когда наконец пришел помощник пристава, быстро разобрался в обстоятельствах, извинился перед Лисицыным, оказалось около полуночи. Ближние кухмистерские уже закрыты в это время. Разозленный и пуще прежнего голодный, Лисицын прямо с крыльца участка позвал извозчика, поехал в ресторан, заказал ужин.

А пока его не было дома, в его квартире скользили узкие полоски света из затемненных ручных фонарей и двигались чуть видные человеческие фигуры.

- Фролка! - прошипела одна фигура. - Чтобы никаких следов… Понятно?

- Нешто, Василь Иваныч, без следов управишься?

- Дур-рак! Под матрац смотрел?

- Ничего там нет. Обыкновенно, кровать.

Раздавались и другие голоса. Голос внушительный, барский:

- Никифоров, вы книги перетряхивайте. Бумагами я сам займусь.

- Слушаюсь, господин ротмистр! - отчеканил дребезжащий тенорок.

Переодетый в штатский костюм ротмистр, нагнувшись у стола, просматривал бумаги и тетради. Переодетый вахмистр Никифоров тут же в кабинете брал с полок книгу за книгой, читал названия, одним нажимом пальца с ветерком прокидывал страницы. А косоглазый Фролка, наведя в спальне достаточный на свой взгляд порядок, перешел в лабораторию.

- Василь Иваныч, вы здеся? Глянь, как в посудной лавке! Ей-богу, аптека!

- Я те пошатаюсь без дела! В шкафу ищи: письма, может, спрятаны. Или прокламации какие. Что увидишь - скажешь.

Скрипнули дверцы большого шкафа.

- Мать честная! Василь Иваныч, банки с чем-то. Нехорошо пахнут.

- Банки не тронь. Смотри за банками, под банками.

- Стекляшки, черт их поймет, в вате разложены. Кишка резиновая. Чашечки махонькие… целый ящик. Железки всякие. Ах, чтоб тебя!

Пустая колба выскользнула из рук Фролки, звонко разбилась на паркете.

- Легче, слон окаянный! - процедил Василь Иваныч сквозь зубы. - Горе с тобой наживешь! Сказано - не тронь: не твоего ума занятие. Отойди от шкафа!

С фонарем в руке вошел ротмистр. Строго спросил:

- Что разбили?