Судьба открытия

Он шел, не сбиваясь с воображаемой прямой, протянутой с востока на запад. Перевалил сначала через одну вершину, потом через другую, спустился по неровному склону. У подножия скал услышал шум падающей воды. Цепляясь за камни, сполз в ущелье. В полупрозрачном сумраке перед ним, покрытая пеной, грохотала горная речка.

Да сколько же рек в этих дебрях! Будь они прокляты! Сейчас он даже шапку сдвинул на затылок. Сердито посмотрел по сторонам. Вода мчалась в скалистом русле бурным потоком. Стволы деревьев вздымались темными колоннами. Над хвоей мерцали бледные огонечки звезд.

Способ переправиться единственный: срубить и перекинуть через реку дерево. Вон - подходящая сосна.

Подняв топор, он размахнулся, отступил на полшага и с резким выдохом ударил по сосне. Изредка оглядываясь, застучал размеренными, сильными ударами. Посыпались щепки. Стало жарко - распахнул полушубок. Наконец огромное дерево крякнуло, описало в воздухе дугу и тяжело легло ветвями на скалы противоположного берега.

Вновь подвязав котомку, он вытер пот. Тут же заметил посветлевшее небо. Подумал: надо скорее уйти от переправы.

Не в первый раз ему приходится идти по срубленному дереву, под которым в глубине с ревом пенится река. Но сегодня это кончилось бедой. Трудно объяснить, что именно случилось. Он вдруг потерял равновесие, как-то беспомощно взмахнул руками и…

И даже ушиб не сразу почувствовал. Вода обожгла ледяным холодом, перехватило дыхание. Течение волокло его, ударяло о камни. Перед глазами - пена, дно, муть, всплески, утреннее небо. Только уже за пределами ущелья, захлебывающийся и обессилевший, он выбрался на берег.

Все тело пробирала крупная дрожь. Лицо в крови, щека как чужая. Левый глаз заплыл под отекшим веком, почти ничего не видит. Одежда мокрая, тяжелая. Ни топора, ни котелка, ни котомки с отрубями!

Но главное - это боль в ноге. Такая острая, что он застонал при первом шаге.

«Дьявол! Врешь, пойду! - исступленно бормотал он, ковыляя вверх по косогору. - Врешь… Ну, ах ты, дьявол!..»

Однако далеко уйти ему не удалось.

С отчаянием он подогнул ушибленную ногу и осторожно опустился на колени. Тело пуще прежнего трясется. Скинул с себя вымокший полушубок. Нащупал в кармане кусок кремня и стальную пластинку. Увидел сухой мох, вытер об него свое огниво. Потом искры плохо высекались - от дрожи все не мог попасть пластинкой по кремню. Но вот во мху, дымя, затлела точечка. Он принялся вздувать ее. И через несколько минут его уже обдало благодетельным теплом костра.

Еще не согревшись как следует, он будто провалился в черную пустоту. Проснулся снова от холода: догорающие угли подернулись золой. Точно во сне блуждал вокруг, хромая собирал для костра валежник. Опять ложился у огня и словно наяву чувствовал перед собой жаркое сияние дуговых ламп. Ему казалось, что надо исправить один из вращающихся абажуров, а он не может сделать этого. Надо, и нельзя. На руках у него кандалы, которыми он непременно разобьет приборы-фильтры, если поднимет руки к абажуру. А Егор Егорыч - куда же он делся? Ведь сказано старику не уходить!

- Егор Егорыч, дров подбрось в костер! Дров! Егор Егорыч!

Светило солнце, и как-то сразу вместо солнца - звезды. Нужно вон к той ели присмотреться. Ель, а отчего-то лапы с когтями протянула. Над всем миром. Нет, это колдун из «Страшной мести». Реет над тайгой. Взлетел с рисунка книги - есть такая книга в корпусе, в библиотеке…

Почему костер не горит?…

И озноб. Ледяная, продолжало чудиться, вода.

2

Стены бревенчатые, окошечко маленькое, с переплетом крест-накрест, четыре стекла в окне. Лисицын разглядывал дальше: русская печь, низкий закопченный потолок…

«Что ей надо, - думал он, - что она хочет, кто она?»

Повязанная ситцевым платком женщина наклонилась над ним, прикоснулась чем-то твердым к его губе. Тихо приговаривала:

- Варнак, а душа, поди, человечья… Испей, паря, чо ж ты… Ну, испей…

Лицо у нее было с чуть косым, по-монгольски, разрезом глаз, немолодое и в суровых морщинах. А голос - певучий, грудной.

- Смо-отрит… - заметила она, словно удивилась.

Руки у нее большие, и в них глиняная кружка. В кружке немного тепловатого чая.

- Нешто полегчало малость? Как тебя звать-то? - спросила она.

Лисицын через силу произнес:

- Владимир.

- Кешка, - закричала женщина кому-то в сторону, - беги покличь политика! Очухался беглый, Владимиром зовут… Кешка, ты где-ка?… Иди!

Не только определить в мыслях свое положение, но даже просто шевельнуться Лисицыну мешала слабость. Он прикрыл веки и с равнодушием обреченного подумал: пусть с ним что угодно делают. Ему все равно.

Потом он увидел, что возле него стоит некто черноглазый, в поношенной, потерявшей первоначальный цвет студенческой тужурке.

- Здравствуйте, - сказал этот, в тужурке, и поклонился.

Лисицын слегка кивнул.

- Говорить вам не трудно?

- Трудно, - ответил Лисицын и только сейчас понял, что ему в самом деле трудно говорить.

- Ага, - заторопился черноглазый, - тогда послушайте… Вы мне можете верить. Фамилия моя - Осадчий. Я бывший студент Петербургского университета. Здесь в ссылке…