Судьба открытия

На большом красном доме вывеска: «Совет рабочих и солдатских депутатов». Против здания площадь, а на площади толпа окружает белый памятник генералу Скобелеву. Белый каменный конь, на коне воинственный генерал; тут же, на подножии монумента, стоит оратор в солдатской гимнастерке и держит речь, обращаясь к толпе. Слушатели аплодируют, кричат: «Верно!»

Захотев побыть среди людей на митинге, понять их настроение, Григорий Иванович сошел с пролетки, отпустил извозчика.

Он оглядывал толпу: горожане и солдаты пополам. И вдруг увидел знакомого. Почти рядом с ним — сапер Потапов, один из тех, с которыми в свой последний день на фронте он отправился восстанавливать бруствер. Сейчас этот сапер по-походному одет, с винтовкой, с вещевым мешком.

— Потапов! — окликнул Григорий Иванович.

Потапов повернулся и обрадовался:

— Господин прапорщик! Смотри-ка! Так, значит, жив?

Они пожали друг другу руку. Зберовский это сделал с особенным удовольствием, потому что даже в простоте их встречи, в дружеском рукопожатии солдата он ощутил что-то новое, хорошее, установленное революцией.

Улыбаясь, Потапов смотрел на него:

— Значит, с палочкой ходите? А мы вас было в покойники записали!

Между тем толпа на площади угрожающе зашумела. Раздались выкрики: «Долой!» Вместо прежнего оратора на подножие памятника взобрался седоватый человек во френче защитного цвета — вероятно, штатский, несмотря на френч. Едва он начинал говорить, толпа обрывала его шиканьем и свистом. Он озирался, как бы ища поддержки, потом рассерженно махнул рукой и неловко спрыгнул на мостовую.

— Почему его не пожелали слушать? — спросил Зберовский.

— Да меньшевик известный! — опередив Потапова, ответил стоящий рядом незнакомый солдат. И словоохотливо пояснил: — Видали таких уже! Потерпите, скажет, до Учредительного… На фронт вертайтесь, скажет. Его бы самого на фронт! Да поздно только.

Заботами Глафиры Сергеевны Зберовский был в отутюженной офицерской форме, со сверкающими золотыми погонами. Наверно, вследствие именно этого обстоятельства Потапов чуть насмешливо щурился. Наконец он с шутливым коварством задал вопрос:

— Ну, а вы как — воевать? На позиции скоро опять собираетесь?

— Ни на какие позиции… К чертям! — сказал Зберовский. — Кончать надо войну, мир нужен.

— А, вот это — дело!

По площади разноголосым гулом катилась только-только, сию минуту, дошедшая сюда новость: войска генерала Корнилова отказались идти на Петроград, на подавление революционных сил.

Новость всех взбудоражила. Со всех сторон возбужденные возгласы:

— А «дикая» дивизия тоже не пошла! Товарищи, и генерал Крымов застрелился!

— А не враки?

— Нет!.. Айда за газетами! Экстренный выпуск газет!

Толпа быстро расходилась. Площадь на глазах пустела.

Потапов начал прощаться со Зберовским. Здесь он проездом, отсюда он — домой, на рудник. И ему уже пора: с Курского вокзала отправляют эшелон к Ростову, надо бы успеть местечко захватить.

— Вот выздоравливайте. Быть может, где встретимся еще. — Потапов помолчал, поправил на себе лямку вещевого мешка. И неожиданно властно, как старший — несмышленому, но не без душевной теплоты бросил напоследок: — Погоны сними! Вы, я знаю, из учителей… Так нечего вам за офицера!..

Повернувшись, он ушел, придерживая винтовку за перекинутый через плечо ремень, твердо отбивая шаг по тесаной булыге.

Глядя ему вслед, Григорий Иванович думал, что симпатии доброй половины населения направлены в совершенно определенную сторону. А революция пока еще не принесла тех результатов, которых многие ждали.

…Вечером в госпитале, сегодня как-то особенно скупо освещая палату, мигала неяркая лампочка. Убедившись в невозможности читать, подполковник Хозарцев захлопнул книгу и закурил. Скучающим взглядом посмотрел на соседа. Сказал:

— Вы, прапорщик, ни дать ни взять — большевик.

— Какой я большевик! — ответил Зберовский.

— Погодите, вот вам «товарищи» покажут.

— Они, я говорю вам, поняли интересы народа.

— Глупости говорите! Просто спекулируют на низменных инстинктах.

— Глупости? — переспросил Зберовский и подался вперед, облокотись о подушку. — Послушайте, по вашей логике выходит так: если трутни у власти — это высокие принципы, а если распоряжаться у себя станет весь пчелиный улей, вы в этом видите проявление низменных инстинктов. Странная, по малой мере, логика!

— Ну, вы зря приписываете мне… Зачем же — трутни!..

Хозарцев зевнул, подумал о России. И вся она представилась ему похожей на его небольшое родовое поместьице в Пензенской губернии. Он унаследовал его запущенным, в долгах — вот-вот опишут и продадут с молотка. И сколько трудов пришлось затратить, чтобы расплатиться с кредиторами! Ничем не брезгал. По крошке, по малой частице от каждой интендантской поставки. Теперь освободился от долгов, но все может развеяться в пыль. Мать с тревогой писала: в марте, после революции, крестьяне делали попытки грабить их усадьбу. Потом, правда, зачинщики поплатились. Но сейчас такая смутная пора…

— Хаос принесут большевики, — сказал Хозарцев. — Нищету и голод.

Зберовский ни звука не произнес в ответ.