Судьба открытия

У него будто камень лег на сердце — ему вспомнилась Зоя. И потянулось дальше: Зоин приезд в Яропольск, записка Осадчего, проблема чести, стремление служить революционным целям, и как он пошел на жертву, а жертва эта оказалась нужной только для собственной совести.

Теперь он долго в каком-то хмуром раздумье глядел на подполковника.

Вдруг — с внезапным вздохом облегчения — решил: «Ей-богу, погоны сниму! Честное слово!»

3

В госпитале кончили разносить обед. Когда санитары еще громыхали грязной посудой, складывая ее на подносы, к Зберовскому подошел старший врач.

— Пообедали, прапорщик, уже? А как себя чувствуете? — начал он и сразу озабоченно объявил: — К вам приехал посетитель. Из министерства торговли и промышленности, профессор Сапогов.

— Георгий Евгеньевич? — изумился Зберовский. — Где он? Да просите же его сюда скорее!

Врач оглядел палату — слегка поморщился: белье не первой свежести, на тумбочках хлебные крошки.

— Профессор сейчас в моем кабинете. Быть может, вам удобнее туда пройти, там с ним побеседовать…

Георгий Евгеньевич Сапогов поднялся навстречу бывшему ученику. По-отечески обнял его:

— Вот он, вояка! Ну, здравствуйте, здравствуйте, мой дорогой!

Тут же, объясняя свой визит, он сказал, что в Москве он по делу на два дня и — в качестве живого ответа на письмо — сам явился в госпиталь.

Они уселись один против другого. Минутное смущение Зберовского прошло. А Сапогов улыбался ему еще теплее, чем раньше, — мудрой и ласковой стариковской улыбкой. Проговорил как-то по-домашнему:

— Рассказывайте же о себе, дружок! Давайте по порядку все.

Пришлось слегка коснуться Яропольска и гимназии. Сапогов сочувственно кивал. Потом Зберовский спохватился, вспомнив:

— Георгий Евгеньевич, а про Лисицына-то что-нибудь вы слышали?

— Про Лисицына? Какого? А-а, да-да, ну еще бы! Так что же про него?

— Да он жив был, а мы его погибшим считали! Понимаете, его видел в Сибири один мой товарищ-студент, революционер… Понимаете, Лисицын с каторги бежал. Мой товарищ помог ему побег устроить…

— Да что вы говорите! А когда? Недавно?

— Нет, давно… Узнал я позже, — а побег был летом, так, пожалуй, девятьсот двенадцатого года.

— Помилуйте! Где же он сейчас? Как с синтезом его успехи?

Зберовский пожал плечами:

— Вот этого не могу сказать… не знаю.

И перечислил все ему известные подробности. Назвал такие факты: под чужой фамилией — фамилия была Поярков — Лисицын поездом уехал в Петербург. Но в Петербург почему-то не приехал. По крайней мере, те его друзья, с которыми Лисицын должен был увидеться тотчас по приезде, с тех пор вообще ничего не слышали о нем.

— А синтез? — воскликнул Георгий Евгеньевич. — Хоть какие-нибудь намеки о химии процесса не прояснились? Вашему товарищу Лисицын дал что-либо понять, быть может?

Зберовский отрицательно покачал головой.

Сапогов достал из кармана блокнот:

— Вы сказали, под фамилией Поярков? — и записал себе: «Поярков».

Он считает дело чрезвычайным. Он примет меры, чтобы разыскать Лисицына распоряжением правительства. Все может статься: был в тюрьме, теперь освободили, но человек беспомощен и болен, например. Ах, только эта ужасная разруха… До чего же трудно, и какое множество правительственных актов тонет где-то в безднах без последствий! Правительство постановляет — страна бездействует, если не противодействует. Люди будто потеряли чувство долга…

— Доверительно вам говорю: Россия в страшном положении! — Понизив голос, профессор перешел на шепот. — Промышленность, цивилизация, культура — все под угрозой… Эти левые, особенно большевики, толкают государство к краху.

Он заметил настороженный взгляд Зберовского, но истолковал его настороженность как вполне законную тревогу. Григорий же Иванович, путаясь в противоречиях, твердо сознавал одно: ему неприятно слышать от профессора именно те самые слова, что говорит Хозарцев.

— А момент требует действий! — продолжал Сапогов. — Идет война, которую необходимо завершить победой. А воевать — это вам не митинг. Короче говоря, что я вам расписываю, — сами знаете!

Чуть покраснев, Григорий Иванович потупился. Деликатно, удобно ли будет затеять с профессором спор? Однако и молчать кажется нечестным.

Не поднимая глаз, он тихо произнес:

— О войне я по-другому думаю. Она — тяжелый крест. Здесь у меня точка зрения вполне определенная!..

— В вас я не сомневаюсь, дружок… — сказал с благожелательностью Сапогов. Достал золотые часы, мельком взглянул на них, снова сунул в карман. — Так, значит, пойдем дальше, обсудим ваше письмецо. Оно меня порадовало очень! В Германии теперь гидролиз древесины стал немаловажной отраслью промышленности. Вы это слыхали, вероятно. Полученную из дерева глюкозу они сбраживают и перегоняют в спирт, в горючее для автомобилей, авиации. Для нас бы в нынешней разрухе, если наладить на заводах хоть что-нибудь подобное…

Между тем, Зберовский то облокотится о стол, то снимет локти. Несколько раз порывался перебить профессора.