Судьба — солдатская

— Вы бы… поскромней. Не одни в отряде-то. Всякие разговоры пойдут, кое за кем я уж примечать начал… — И не договорил, за кем, а бросил: — Дисциплину подрывать не дам… Спите. Завтра затемно разбужу.

Но Петр уснул еще не скоро. Думал о том, как засыпает Валя — она спала у противоположной стенки шалаша, сжавшись калачиком. Думал и видел похорошевшее за последнюю неделю ее лицо, улыбчивые большие глаза. Представлял голос ее — мягкий, грудной, воркующий. Продолжал ощущать прижавшееся к нему, когда сидели на валежине, ее горячее тело… Как заснул, не помнил, а проснулся просто — от легкого толчка Морозова.

— Вставай, — говорил Морозов. — Собираться надо.

Петр и Валя засуетились.

Хмурый Анохин, вооружившись винтовкой, уже поджидал их.

Поднялся весь отряд.

Прощались трогательно. Расставались с ними все неохотно: свыклись друг с другом. Спиридон Ильич километра два провожал их. Анохин шел шагов на тридцать впереди.

Наконец стали прощаться.

У Вали были мокрые глаза, а Спиридон Ильич храбрился. Но смотрел на нее печально-печально. Троекратно поцеловав дочь, он подал Петру руку и сказал в напутствие:

— Гляди, передаю дочь, не что-нибудь. Не плошайте в пути-то. Осторожнее будьте.

Петр и Валя пошли.

Пройдя шагов десять, Петр оглянулся.

Спиридон Ильич продолжал стоять. Подняв руку, он махнул Петру. И таким перед глазами уходящего Чеботарева еще долго стоял он, Морозов, — в кепке, нахлобученной на лоб, платок от комаров ветер треплет, под козырьком темнеют глаза, а усы чуть вздрагивают… и ноги расставил, как на своем дворе стоит, — широко и твердо…

Глава третья

1

Анохин не торопил Петра и Валю.

Шли по безлюдным, нехоженым местам. Деревни обходили стороной. На ночлег остановились в охотничьей сторожке, срубленной у берега небольшого озера. В найденном под лавкой прокопченном ведре с вмятым боком вскипятили воду и, бросив в нее горсть смородинного листа, стали пить чай, рассевшись на старом бревне почти у самой воды.

Анохин пил из большой, с отбитой по краям эмалью кружки. Пил неторопливо, аппетитно. Кипяток и горячие края посудины обжигали ему губы, и он беспрестанно, прежде чем отхлебнуть, дул на кружку, в кипяток… От Мужика исходило, будя тишину, фырканье, покряхтывание…

Выпив кружку, Анохин налил другую.

Поглядывая на мягко освещенное солнцем озеро с подступившим к его берегам старым еловым лесом, он на минуту о чем-то задумался. Поставив кружку на землю, покрутил пальцами концы своих огромных, как расправленные крылья птицы, усов и проговорил:

— Вспомянулось… в годе так тридцать пятом туто я лосиху подстрелил. А и добра была!

Анохин помотал из стороны в сторону головой. При этом широченная борода его ходила, закрывая то одно, то другое плечо.

Взяв кружку, Мужик снова начал пить. И опять, как с первой кружкой, все повторилось: он кряхтел, дул на горячие края, в кипяток… Увидав низко летевшего над озером лебедя, замер. Следил за полетом большой красивой птицы с каким-то жадным, охотничьим азартом.

— Вот бы на жаркое, — посмеиваясь, сказал ему Петр.

Анохин молчал, пока птица не скрылась за макушками елей. Снова уставившись в кружку, буркнул:

— Лебедя, да еще одного, без пары, вроде бы грех убивать, срамота. — И отпив из кружки глоток: — По-нашему, по-мужичьи, лебедь… он как бы близок к богу. Говорят, жалоба лебедя-вдовца всегда услышана… — Мужик, со значением мотнув на небо бронзовым, с конопатинками, лицом, снова уткнулся в кружку.

Валя, поглядывая на него, улыбалась. Заинтересовавшийся Петр стал расспрашивать Мужика, кого же не грех убивать. Анохин ответил, когда опорожнил кружку. Если по поверьям, сказал он, так и оленя убивать и есть нельзя, так как он полубожественного происхождения, а медведя — потому что он некогда был человеком. Даже петуха и свинью нельзя было есть.

— Получается, — задумчиво проговорил Петр, — если на Сибирь ваши поверья распространить, так там люди с голоду перемрут. Их ведь тайга да реки и кормят!

— В общем, — задумчиво поглядывая туда, где скрылся лебедь, вставила Валя, — не грех убивать только врага. Так? — И вдруг метнула на Анохина лукавый взгляд: — Подождите, как же так? Вы же неверующий?

Анохин помолчал. Глядел, затаив в глазах какую-то мысль, на темнеющий с того берега лес.

— В идолов не верю, — пристально посмотрев на Валю, проговорил он наконец. — А если, скажем, примета сбывается, сон ли… или там болезню заговаривают… — Не досказав мысль, он поднялся с бревна и заключил: — Нет, кажный знае… оно… что-то есть там. — И, выразив в глазах удивление, опять мотнул головой на небо.

Ложились спать молчаливо. Каждый думал кто о чем, а в общем, об этом  о н о.

Проснулись, когда солнце уже показывалось из-за леса. Почаевничав, вдруг услышали, как на юго-востоке заговорил фронт. Взволнованно вслушивались в далекую стрельбу.

Петр подошел к берегу и сел на бревно. Подошли и Валя с Анохиным. Тоже сели.

Втроем они молчаливо смотрели в ту сторону, за леса, перелески… Петр не вытерпел, сказал:

— Может, двинут наши?

Анохин почесал под подбородком густую бороду, мудро так посмотрел на Чеботарева и вздохнул: