Судьба — солдатская

Они разошлись. Буров направился обратно, в первый взвод, чтобы оттуда идти в третий, а Холмогоров пошел дальше. «Черта с два я успокоюсь! — думал он, мысленно не соглашаясь с комбатом. — Когда бой начнется, тогда поздно будет думать. Тогда делать надо, воевать». И в его возбужденном мозгу снова закипела работа. Вопрос, как усилить правый фланг оборонительного участка роты, не имея никаких резервов, принял форму какой-то очень сложной шарады, разгадать которую надо было непременно, потому что от этого зависела жизнь и его самого, и людей, которые ему вверены, а главное — прочность обороны. Так думал он, маленький, похудевший за последние дни и от этого ставший казаться старше, Холмогоров.

В отделение Курочкина машинку для стрижки волос принесли после обеда, когда подошла очередь. Подстригал всех сам Курочкин, который любил это дело. Зная об этом, Закобуня как-то еще в мирное время сострил, что после демобилизации в запас «наша Курочка всех петушков острижет и первым парнем на деревне станет». Курочкин не рассердился — считал профессию парикмахера не хуже других.

С охотой стриглись немногие. Карпов, пощипывая свой темный хохолок, подумал: «Уж в бой скорей, что ли? Тогда, может, бросили бы эту затею?» Только Сутин, поглаживая рукой совсем короткие волосы, вертелся возле Курочкина и готов был тут же подставить свою большую и круглую, как арбуз, голову под машинку.

— Где она, твоя шевелюра? — сказал ему командир отделения и, вместо того чтобы стричь, послал его на ничейную землю, к болоту, где был небольшой пруд. — Нарви травы. Спать не на чем в дзоте, — добавил он строго.

Сутин, подавленно взглянув на сержанта, лениво побрел на ничейную землю.

Охотнее всех стригся Закобуня — волосы у него росли, как на породистой овце, дружно и быстро. С прибауткой оседлав выступавший из земли серый валун, он подставил Курочкину голову.

— Смотри, волосы-то у тебя кучерявятся, — сунул ему под нос машинку с выстриженными с виска волосами командир отделения. — Можно и пожалеть такие!

— А я не хочу выделяться, может, — простодушно ответил Закобуня и дунул на машинку так, что волосы снесло, как ветром; пошутил: — Без волос голова, как маковка — на мушку не враз посадишь.

Где-то к востоку послышался комариный гуд самолетов. Стоявшие рядом бойцы задрали головы. Один из них крикнул:

— Вот они! Кажись, наши «чайки». — И показал рукой.

Курочкин перестал стричь. Высоко в небе к фронту действительно летело звено наших истребителей.

— Теперь дела пойдут… Пополнение, — съязвил Закобуня.

Курочкин зло одернул его:

— Остригу, как барана. Сиди и не балагурь. Не время.

Истребители пролетели. Закобуня унялся и молча ворочал головой, подставляя ее под машинку.

Нарочно оставив на голове Закобуни хохолок, Курочкин засмеялся.

— Хорошо? — спросил он, оглядывая его.

Закобуня ухватился рукой за хохолок и, изобразив на лице нечто вроде удивления, выкатил на сержанта брызнувшие синью глаза.

— Во, — подергивая хохолок, проговорил он серьезно, — був из правобережных холопов, быдло, по прадеду, а став запорожским козаком. Добре! — И притворно попытался встать с камня.

Под общий хохот Курочкин срезал ему этот хохолок и приказал всем, кто подстригся, бежать к прудику помыть головы.

— Карпов, — крикнул он, водя машинкой по голове очередного бойца, оседлавшего валун, — ты старший! Прикажи от моего имени Сутину немедленно идти ко мне. Сколько нарвал травы, с тем пусть и идет. А то он там проволынит.

Карпов, Закобуня и два бойца вприпрыжку побежали к прудику. Почти незаметная тропка вела их, виляя среди противотанковых и противопехотных минных заграждений по земле, никогда не паханной и сплошь усеянной камнями ледникового периода. На этой земле и трава-то росла чахлой, жесткой, как проволока заграждений, опутавших здесь все вкривь и вкось.

У прудика на охапке сорванной травы лежал, раздевшись до трусов, Сутин. Окинув взглядом его нехудеющее, в складках жира, смуглое тело, Закобуня крикнул:

— Встать и живо марш к сержанту! Приказ.

Раздевались, поглядывая, как нехотя собирается Сутин. Одевшись, он связал лежавшей рядом веткой дикой яблони траву и медленно пошел, переваливаясь, как утка, на позиции отделения. Закобуня увидел на берегу прудика яблоньку с отломанной веткой и полуразодранным стволом.

— Ну и паразит… Он же изранил ее скрозь! — сказал Закобуня сам себе, осматривая яблоньку. — Разве ж так можно?

Закобуня, быстро искупавшись, оделся и стал рвать осоку, выбирая подлиннее. Сплетя из нее что-то наподобие веревки и набрав в руку илистой земли из-под ног, он направился к яблоньке. Стянув разодранный по рогатине ствол, замазал рану.

— Гриш, ты что? — удивился, подойдя к нему, Карпов. — Да тут живого места не останется, как бои начнутся.

— Нехай все равно живе, — не обращая на его слова внимания, с остервенением забинтовывал ствол Закобуня и еще раз выругал Сутина: — А ще каже, в колгоспи був. Такых гнать из колгоспу мало.

Карпов стал помогать. Придерживая ствол выше раны, смотрел, как искусно работают руки Григория, сильные, жилистые.