Мысли о Другом могли быстренько вывести его на меня, но он просто зачаровывал, и я никак не мог выбросить его из головы. Я вспомнил отвратительную текстуру его кожи, холодную податливость плоти, он напоминал труп после того, как rigor mortis[29]
ушло и началось разложение плоти. И однако сила его никуда не делась, ничто не могло его остановить, и десять пуль калибра девять миллиметров не причинили ему никакого вреда. Теперь у меня были два пистолета с обоймами на пятнадцать патронов каждая плюс четыре запасные обоймы, то есть в девять раз больше патронов, чем в тот раз. Но, учитывая нулевой эффект десяти патронов, ноль, помноженный на девять, все равно оставался нолем.В промышленном здании на окраине Лос-Анджелеса в какой-то момент я пристально посмотрел на одну из ламп, как бы сомневаясь в ее реальности, и она начала уменьшаться в размерах и, соответственно, тускнеть. Теперь я точно знал, что одним усилием воли могу заставить Гдетоеще исчезнуть и вернуть свой мир.
Ранее створки ворот изготовили из толстых досок, скрепленных изнутри двумя перекладинами и диагональным бруском, образующими букву «Z», и зазоры между досками оставались видимыми на белой краске. Поверхность была шершавой, необструганной. Теперь же я видел перед собой идеально ровную, гладкую на ощупь створку, без единого зазора, напоминающую пластмассовую панель — не створку ворот, а ее идею.
Приложив ладонь левой руки к створке и представив себе, как она раньше выглядела, я ощутил под рукой и доски, и их шершавость, и зазоры между ними.
Лампы под потолком потухли, и я остался только с лучом фонаря на светодиодах, который показал мне и ворота из досок, и земляной пол, и пустые стойла, и пауков — все, кроме коллекции отрезанных голов.
Я вышел в ночь, которая висела не над пустошью, а небеса не были такими же черными, как потолок в угольной шахте. Дождь, которому уже следовало вновь догнать нас, похоже, полностью излился над пустыней на востоке и ничего не оставил для плато. Облака светлели и поднимались все выше, так что через час, возможно, между ними могли появиться звездные просветы.
Я убрал баллончик со спреем успокоительного и достал один из «Глоков». Мне представлялось, что это мудрое решение.
«
Держась поближе к деревьям, я двинулся к дому из камня и бревен с высокой, крутой крышей. С того момента, как я увидел его, издалека и в темноте, он показался мне зловещим. Теперь, когда я обходил его кругом, уже гораздо ближе, первое впечатление усилилось, обострилось, я чувствовал, что именно здесь найду мерзость и порочность, объясняющую коллекцию отрезанных голов.
Дом шестьдесят на сорок футов выглядел крепостью, отталкивающий и без единого окна. Даже средневековый замок мог похвастаться узкими бойницами, через которые лучники останавливали варваров, или высокими окнами под крышей для естественного освещения. Но я чувствовал, что в этот дом ничего природного не допускалось, его построили с тем, чтобы восхвалять варварство, и строители не видели необходимости в амбразурах для луков или орудий, потому что знали: цивилизация в ее нынешнем состоянии, да и в будущем тоже, не испытывает ни малейшего желания нападать на них.
Три широкие низкие ступени вели к единственной двери, которая оказалась в заднем торце здания, невидимом из особняка. Я рискнул включить фонарь и увидел бронзовую пластину, позеленевшую от времени. На ней от центра круга по радиусам расходилось множество маленьких стрел с наконечниками, а внутри выгравированные буквы составляли одно слово: «CONTUMAX».
Я понятия не имел, что могло означать слово «contumax». То ли слабительное, которое продавалось без рецепта, то ли мазь от герпеса, хотя чувствовал, что к лекарствам оно отношения не имеет. Что бы ни означало это слово, стрелы с наконечниками указывали на воинственную враждебность к чему-то.
Вероятно, эту дверь обычно запирали, но не в эту ночь празднества. Когда она подалась вперед, я обнаружил за ней тускло освещенную прихожую. В противоположной стене еще одна дверь оказалась приоткрытой на четверть, и за ней находилась куда лучше освещенная комната.
Я заходить не хотел, боялся оказаться в ловушке, каковой представлялся мне дом с одной дверью, но чувствовал: внутри есть нечто такое, что я должен знать, если хочу хоть как-то помочь детям. Я переступил порог и тихонько закрыл за собой наружную дверь.
После того постоял, прислушиваясь, но до меня не донеслось ни звука. Я затаил дыхание, чтобы лучше слышать, но тишина оставалась абсолютной.
Вдохнув, я ощутил какой-то горький запах, слабый, но неприятный, заставивший меня поморщиться. К запаху примешался привкус, еще более слабый, чем запах. Привкус напомнил мне «Ипекак», сироп, вызывающий рвоту, который врачи прописывают при отравлениях, но тут на него накладывался, но полностью не скрывал, вкус мяты.
Я толкнул внутреннюю дверь, вошел в освещенное помещение и замер, потрясенный открывшимся моим глазам.