Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью

Выключая фонарик, я повернулся и увидел, что стойла и обе комнаты в дальнем конце исчезли. Теперь конюшня превратилась в один длинный, широкий зал. Вдоль продольных стен стояли шкафы, то ли книжные, то ли с посудой, с выступающей вперед центральной секцией. Сработали их в разные периоды, и казалось, что это склад торговца антикварной мебелью. Сено, пыль и пауки с паутинами бесследно исчезли. За окнами, если бы их не закрывали шкафы, я бы увидел ночь, более темную, чем в Неваде, чернильно-черную, в которой я однажды боролся с Другим Оддом на крыше промышленного здания.

Они использовали Гдетоеще, чтобы прятать вещи так, чтобы их никогда не нашли самые лучшие детективы и сыщики, и встречаться друг с другом для обсуждения своих темных делишек, чтобы их никто не смог подслушать.

Благодаря моим паранормальным способностям, входя в эти пересадочные станции, я воспринимал другой мир, который только в этих местах соединялся с моим. Но если бы я вошел с другом, он увидел бы лишь пыльную, давно не использующуюся конюшню, а я, перейдя в Гдетоеще, стал бы для него невидимым и неслышимым.

«Кабинка 5» и подвал «Стар Трака», заброшенное промышленное здание на окраине Лос-Анджелеса и эта конюшня не переходили случайным образом из одного мира в другой, как я думал до сего времени. Ничто не мешало попасть мне в Гдетоеще и ничто не держало меня там взаперти. Эти места одновременно существовали в обоих мирах. Подсознательно я открывал для себя другую реальность… и закрывал ее. Переход осуществлялся силой воли.

Интересно.

И что они прятали здесь, помимо антикварной мебели?

Лампы висели по центру зала, светлые круги выделялись на сером полу среди теней. Вдоль двух длинных стен стояли полированные шкафы, сработанные из красного дерева, ореха, вишни, выступающие вперед секции поблескивали, но я не видел, что хранится на полках за деревянными дверцами со стеклянными панелями. Предполагал, что полки, скорее всего, пусты, но тем не менее сердце сжалось от ужаса, и я почувствовал, что должен подойти и посмотреть.

Направился к тем шкафам, что стояли слева. Первые два пустовали, и мой фонарик показал, что полки и задние стенки обиты темно-синим бархатом, чтобы обеспечить полную сохранность дорогому фарфору из Лиможа, Дрездена, Минтона, Далтона, Пикарда… будто то не посуда, а произведения искусства.

Подходя к третьему шкафу, я увидел, что внутри он тоже обит синим бархатом, но не пустует и не заставлен фарфором. Открыв дверцы, обнаружил, что на полках стоят банки из толстого стекла, формой напоминающие глиняные горшки, крышки которых намертво заварены факелом для отжига стекла. Банки наполняла чистая, прозрачная жидкость, несомненно консервант. И в каждой плавала отрезанная человеческая голова.

Природа моей жизни такова, что я несколько раз сталкивался с коллекционерами, которые собирали не монеты, не марки, не бабочек, приколотых к доскам, и эти коллекции не вызывали ничего, кроме отвращения и ужаса. Говорят, что из близкого знакомства вырастает презрение, но знакомство с трофеями безумных социопатов рождает не апатию, не отсутствие чувств, а спокойствие, то есть чувство без волнения. До какой-то степени я мог воспринимать эти головы как улики, точно так же, как полицейский детектив исследует самые ужасные результаты насильственных действий на месте преступления. Я трезво оценивал угрозу, о которой все эти головы предупреждали меня. И от меня требовалась абсолютная безжалостность к тем, кто собрал эту жуткую коллекцию, если я хотел победить их и вывести детей из этого места живыми и невредимыми.

Я перешел к следующему шкафу и нашел новые головы, с открытыми глазами, за исключением трех, у которых один или оба глаза вырвали. На нескольких лицах виднелись следы пыток, которые я описывать не буду, потому что мертвые заслуживают сохранения их достоинства не в меньшей степени, чем живые. Но у большинства голов никаких ран не было, за исключением перерезанной шеи. Если их и пытали, то мучениям подвергалось только тело.

На лбу каждого «экспоната» несмываемым фломастером нарисовали какие-то иероглифы, которые оставались черными, несмотря на пребывание в консерванте. Надпись горизонтальная, а не вертикальная, как писали древние, мне напоминала египетскую, но поручиться за это я не мог. И хотя символы были пиктографические, я понятия не имел, что они из себя представляют. Они обязательно включали в себя стилизованный силуэт животного, чаще всего той или иной птицы, или группу птиц в разных сочетаниях, но встречались кошки, кролики, козлы, быки, змеи, ящерицы, скарабеи и многоножки. Что это за пиктограммы, я догадаться не мог, но они указывали, что я видел перед собой головы жертв ритуальных убийств.