Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью

Ночная птица крикнула в лесной чаще, будто подвергаемая пытке душа, и крик ближайшей совы не заглушил шагов какого-то животного, бегущего через двор, его учащенного дыхания. Я остановился, повернулся, увидел быструю, низкую тень, более темную, чем ночь. Вытянул перед собой правую руку и нажал на кнопку на крышке маленького баллончика. Струя успокоительного, которую я не мог видеть, вероятно, попала зверю в пасть, нос и глаза, как и рекомендовала миссис Фишер. Я услышал сдавленный скулеж, похоже собачий, короткое рычание, лапы подогнулись, и тяжелое тело плюхнулось на траву, чуть ли не со вздохом глубокого удовлетворения.

Еще не успел смолкнуть вздох, а ко мне уже приближался второй зверь, лапы при контакте с землей издавали более громкие звуки, позволяя предположить, что он больше и тяжелее первого. Я вновь нажал на кнопку, и атакующий резко изменил курс. Возможно, на этот раз точность меня подвела, потому что собака, если то была собака, не упала, а подалась в сторону, чихнула, чихнула, опять чихнула.

Я собирался последовать за этим существом, чтобы прыснуть успокоительным в морду, но третий зверь, бежавший следом за вторым, прыгнул даже до того, как я его заметил. Он пытался вцепиться зубами мне в шею, промахнулся на несколько дюймов, так что его зубы проверили на прочность кевлар. Семьдесят фунтов угольно-черного добермана сшибли меня с ног и проскочили дальше, раздраженно рыча.

Понимая, что подняться мне не успеть, я перекатился со спины на бок и нажал на кнопку, когда упавший пес вскочил на все четыре лапы. Промахнулся, а доберман, прорычав что-то вроде: «Умри, повар, умри!» — бросился на меня и подобрался так близко, что я увидел, как струя успокоительного ударила ему в пасть, словно я хотел освежить ему дыхание. И хотя на ноздри вроде бы ничего не попало, одного вкуса хватило, чтобы тренированная бойцовая собака остановилась в непосредственной близости от своей добычи, то есть меня, так любящего собак. Пес захрипел, яростно замотал головой, вновь захрипел и рухнул мордой у самого моего лица, в считаных дюймах. Отсекая сверкающие глаза, веки упали, будто два сценических занавеса.

Чтобы не надышаться парами успокоительного, идущими из пасти псины, и не провести следующие пару часов в компании острозубых нариков, я вскочил и оглянулся, ожидая четвертого атакующего. Но, наверное, познакомился уже со всеми четвероногими охранниками.

Хотя я дышал достаточно громко, чтобы заглушить разговоры устроившихся по соседству сов, я слышал, что второй пес все чихает, и направился к нему. Он сидел, наклонив голову, широко расставив передние лапы, чтобы не распластаться на земле. Поднял голову, чтобы посмотреть на меня между чихами и широченными, во всю пасть, зевками, издал какой-то жалкий звук, как мне показалось, с обвинительными нотками. Я сказал ему, что это не я намеревался порвать чью-то шею, добавил, что когда-то он был хорошей собакой, поскольку изначально все собаки хорошие, что ему просто не повезло и он попал в руки людей, которые научили его дурному, и этим он, конечно, огорчил свою мать, что я ему сочувствую (и я действительно сочувствовал), но тем не менее должен прыснуть в морду успокоительным. Он сразу повалился на траву. Я радовался, что остался живым и непокусанным, но не могу сказать, что гордился собой.

Отошел на несколько шагов, оглядел дом и окружающую территорию. Внутри никто не узнал бы о моей схватке со стаей доберманов, но находящийся вне дома мог что-то услышать. Сторожевые собаки лают, чтобы отвадить незваных гостей, но бойцовые не предупреждают о своем присутствии, их готовят к тому, чтобы нападали они с минимумом шума. Молчание доберманов сработало мне на пользу, потому что никто еще не прознал о моем присутствии и ни единый звук не нарушал тишину ночи.

Вероятно, собакам предоставили возможность обнюхать всех этих людей, которые собрались здесь, и они знали, что на гостей бросаться нельзя. А может, их атака останавливалась кодовым словом, скажем, «сосиска».

Рычание заставило меня подпрыгнуть так высоко над землей, что, будь у меня в руке острая сабля, я бы с легкостью рассек ею воздух под ногами, как это делается в зажигательных казацких танцах. Успокоительного в баллончике у меня оставалось еще на три «прыска», может, даже пять, но, как выяснилось, пускать его в ход не было нужды. Рычание на поверку оказалось храпом. Тут же захрапел второй пес. Следом — третий. И теперь уже все трое энергично «пилили дрова».

Если бы кто-то вышел из дома на автомобильную стоянку, он бы услышал эту собачью симфонию и, скорее всего, захотел бы выяснить, что все это значит. Я схватил ближайшего добермана за четыре лапы, по две на каждую руку, и оттащил примерно на двенадцать ярдов в сторону конюшни и к деревьям. По скошенной, влажной от вечерней росы траве короткошерстый доберман скользил, как по льду. Правда, к тому времени, когда я добавил к первому псу еще двух, я вспотел и жадно хватал ртом воздух, твердо решив для себя, что таскание доберманов — не самое лучше хобби.