Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

И вот... Нигде его нет, моего доброго Лазара... Только одна логичность, беспогрешная и беспощадная...

Я объяснила сыну принципы построения исторических романов. Он написал один роман, о том, как финикийцы открывают Американский континент... И очень хорошо пошло... Что-то вроде такого фантастического моделирования исторического процесса... Я сказала Маленькому Лазару, что есть один такой способ, прием, берешь своего знакомого или близкого человека, и как будто переодеваешь его в образ какого-то реального исторического лица, смешиваешь детали... Он в своем романе представил своего отца как Демосфена...

Мой сын соблюдает свою своеобразную хронологию, у него Демосфен, финикийцы, Меценат и индейцы — все они живут в одно время... В этом я вижу свободу его мышления... Лазар  Большой не сердился, даже смеялся, но мне сказал, что не надо учить мальчика всему такому...

— Не бойся, Лазар, у нас Колымы нет, не могут тебя туда послать...

Моя ирония раздражила его. Он сказал, что я глупая и несдержанная... Я еле удержала слезы, не захотела еще сильнее раздражать его... Все это он мне сказал, когда мы были одни. При сыне ничего не сказал. И я не хочу, чтобы Лазарчо знал о наших ссорах... Все-таки Лазар Большой прав, Лазар Большой более тактичный, более воспитанный, чем я...

Когда мы только поженились с Лазаром, мы ездили в горы... В село болгар-мусульман... Это через одну учительницу, которая работает вместе с нашей Софи... Она туда ездила несколько раз отдыхать... Там большая семья, несколько маленьких девочек... Я привезла куклу в подарок, но им больше нравилось брызгаться водой и носить малышей на ручках, и бегать... Но Лазару хотелось, где тихо, где нет людей... Хозяин сказал, что если мы поднимемся, там будет оставленный дом, и мы сможем в нем пожить... Мы взяли еду и пошли туда... Там такой большой очаг, вроде камина... Но мы побоялись, и готовили кофе на костре...

Круглые голуби издавали свои горловые звуки, трещали крыльями, и пробегали мелкими шажками по этим выщербленным каменным плитам большого двора... Утром они громко слетали на окно, и я просыпалась... Мы спали с раскрытыми окнами... Голуби это были, а может, горлицы... Когда не знаешь чего-то, в этом тоже есть свое обаяние, как в неправильностях или неточностях «Трех мушкетеров» или «Королевы Марго»...

Воздух, как будто вкусный и мягкий, и такой чистый... Зелень прозрачная... Внизу течет река, и мостик крутой каменный изгибается... Лазар сказал, что неподалеку от этих мест он служил в армии... Это и до сих пор удивительно мне, что мой необыкновенный Лазар делает то, что все делают, что он служил в армии, что он утром встает, умывается, надевает обычную, такую, как у всех, одежду; вот он ест, пьет, движутся его милые губы и беззащитный кадык... И это все почему- то мне странно и трогательно и вдруг хочется заплакать...

И вот Лазар сказал, что когда он служил в армии, ну, восемнадцать — двадцать лет, и эта зелень, и воздух, и девушки в горах такие красивые, что он не мог уснуть по ночам, долго лежал без сна и ему казалось, что он сам — это целый сложный мир таинственный, и если так лежать, молча, без сна, вдруг что-то почувствуешь, как озарение; что-то прояснишь в себе... Но я подумала сразу, почему он это говорит? Хочет сказать, что те девушки были красивее меня? Или наоборот, что я красивая и что он теперь любит только меня?.. И тогда я поняла, что эта моя женская мелочность и мелочная эта сосредоточенность моя на себе самой, все это всегда будет мешать мне понимать, чувствовать моего Лазара. Он будет говорить со мной, делиться, как с близким человеком, той красотой и высотой, какие он чувствует, а я буду всему искать свои женские мелкие объяснения... А тесноты и мелочности будет становиться все больше: будут дети, жилье, работа... И я могу совсем потерять моего Лазара... Неужели так будет?.. И я чуть не заплакала... А пока я все это думала, я совсем не обдумала, что же сказать ему, чтобы он понял, что я его понимаю... И я боялась, что вот он сейчас нахмурит брови, и будет это выражение тоскливого одиночества на его лице... И я наклонилась, как мы сидели рядышком, и стала осторожно целовать его раскрытые глаза и чувствовать губами ресницы и веки...

Тогда в горах он купил мне браслет, ожерелье и серьги, даже не серебряные, простые, с красными яркими стекляшками вместо камешков, но это было красиво...

Теперь там, в горах, людям поменяли имена. Говорят, что там теперь войска, милиция, вертолеты над селами... В этом голубом небе...