Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Значит... Исследование уже есть, существует... Оно, как обвинительный акт... И это сделал мой Лазар... потому что он йигит... И пусть он меня сейчас не любит; я знаю, что из-за болезни я стала совсем некрасивая... И пусть он мечтает о какой-нибудь молодой красавице... Совсем как ребенок о новой игрушке... Боже, что с ним будет... У нас нет Колымы, но кто знает, что у нас еще есть... Я люблю Лазара... потому что он смелый... Я люблю его!.. Я не хочу умирать. Не хочу!..

Я знаю, что это малодушие, но мне захотелось еще жить... С завтрашнего дня буду принимать эти противотуберкулезные таблетки... Мне уколы делают — все-таки было какое-то лечение... Я выздоровею...

У меня есть свои настоящие несчастья, почему я о них не рассказываю?.. Мне слишком печально о них говорить... И они мне кажутся слишком странными... и такими — тягостными... Хотя они совсем не связаны ни с какой любовью... Или, может быть, как раз поэтому... Нет, я сейчас не буду о них рассказывать... Просто не могу... Может быть,, когда все кончится... А вот кончится или нет?..

Я выздоровею и найду Лазара. Я его найду!..

***

Написать письмо? Написать?.. Но зачем мне эта грубая имитация настоящей жизни, когда я могу сделать настоящую жизнь еще более настоящей... И еще... И еще... гене[13]... Только возьму чистые листки бумаги и карандаш или ручку... и буду нанизывать рифмованные строки — мои стихи... Стихи, как эти бескрайние старинные ожерелья — герданы — из этих старинных золотых монет... Но сейчас я не могу... Не могу встать с постели, не могу вынуть из чемодана свои наброски, черновики... Мне хочется спать...

На сегодняшний вечер пусть останется одна имитация... Я позвоню по телефону, снизу, с первого этажа, из кабинки... Я представлю себе, как будто бы я звоню...

Я буду говорить тихо, чтобы меня слышал только Лазар, а не эти люди возле кабинки, которые ждут своей очереди... Я не хочу показывать другим людям, как будто бы я какая- то очень заботливая мать и супруга; не хочу играть эту тонкую роль такой хрупкой, но духовно сильной женщины; она тяжело больна, но притворяется беззаботной, щебечет; и во всем ее поведении одна цель: смотрите, какая я! замечайте! И зрители замечают и аплодируют... а она думает: вот я! Как я возвышаюсь над своим мужем, какая я тонкая натура!.. Но я так не хочу! Не хочу! Не хочу... А все-таки чего же я тогда хочу?..

Я опускаю монетки и беру трубку... вот сейчас я все ему расскажу, все разделю с ним: то кафе днем, и противотуберкулезные таблетки, и статью Мизова, и одну-единственную снежинку, и небо, и землю, и утреннее зеркало — все!.. И он, Лазар, утешит меня... потому что он все понимает...

Вот сейчас... Мое мгновенное напряжение.. Я услышу его голос... Я так по нему скучаю... Мой Лазар!..

Я выкрикиваю одно «алло!»... Не могу узнать его голос... впрочем, это всегда, когда я звоню ему...

— Зарко!.. Лазаре!..

— Кто это? — спрашивает он на другом конце провода... Голос у него такой будничный и недовольный... Может быть, он уже спал, а я подняла его с постели...

— Извини, Лазарчо...

— Это ты? — теперь интонации как будто живее... Но зачем эти фокусы, как будто из пьесы Пинтера «День рождения» — «Пити, это ты?»... Он правда не узнает мой голос?.. Кто может быть, кроме меня?.. Зачем он мне устраивает этот театр абсурда?..

Плохо слышно... Мне приходится кричать, и от этого совсем портится все, что я хочу сказать... Я еще успеваю огор

читься из-за того, что весь придуманный заранее разговор пропадает...

О, какая же я глупая и карикатурная!.. А он?.. Наверное, он не один сейчас, или вернулся от какой-нибудь женщины; и какими смешными и надоедливыми ему кажутся эти мои выкрикивания... Я уже немного раздражена...

Он спрашивает обязательное «как ты себя чувствуешь?»... Но я не чувствую никакой настоящей заботливости в его голосе... Просто так спрашивает, как будто это тягостная обязанность... Я не отвечаю, потому что одна мысль меня обжигает и еще больше раздражает... Погода дождливая, дети у Софи, а непромокаемые пальтишки с капюшонами остались дома...

— Лазар, ты отнес пальтишки детям?! — я кричу страшно, и даже сама расслышала, как будто со стороны, этот свой теперешний раздраженный голос...

Бедный Лазар! Он даже не догадывается обмануть меня: говорит, что еще не отнес, что утром отнесет... Но и он уже злится...

А я совсем уже бешеная... Чужой человек он, чужой!.. Дети — единственное, что у меня есть в жизни... они в опасности... они простудятся...

— Сейчас же отнеси! Немедленно! Слышишь?!..

— Завтра вечером отнесу, я работаю...