Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

С тех пор я прочла много произведений нашей, турецкой литературы. Я заучивала наизусть стихи Тевфика Фикрета, совсем неплохие романы Ахмеда Мидхата и Веджихи. Шинаси, Кемаль, Сами и те, что последовали за ними — Зия Гекалп, Али Джаниб Ентем — все это можно назвать нашей новой литературой. Но я откровенно признаюсь себе: пока это все не идет ни в какое сравнение с Достоевским, Золя, Флобером, Толстым. Впрочем, теперь ведь я знаю, что и русская литература еще в начале прошлого века была подражательной и слабой. А теперь Европа, кажется, просто молится на Толстого и Достоевского. Может быть, такое же чудо произойдет и с турецкой литературой? Но ведь русская литература — литература могучего и обширного государства. Может ли небольшое и слабое государство обладать большой литературой? Не знаю, смогу ли я хоть когда-нибудь ответить на этот вопрос. Наверное, для того, чтобы дать такой ответ, надо всерьез изучить литературу разных стран и народов.

Перечитала то, что я сейчас написала, и вдруг мне показалось, что самое прекрасное на свете — быть свободной и одинокой, сделаться ученой женщиной, ни от кого не зависеть, путешествовать. Или нет, одинокой — не надо. Пусть рядом будет человек... который... который понимает тебя...

11

Сегодня мы с Джемилем приглашены в гости на виллу Мухсин-бея. Значит, целый вечер мне придется терпеть ужасную вульгарность Муаззез-ханым и ее приятельниц. Хотелось бы побыть одной, писать и перечитывать написанное, а вместо этого занимаешь свой ум пустяками. Выбрала для сегодняшнего вечера белое платье из тяжелого шелка и черный шелковый чаршаф. Буду выглядеть немного вызывающе. Пусть Муаззез и ее товарки позлятся.

Утром побродила по набережной. Неужели я схожу с ума? Такое ощущение, будто за мной кто-то следит. Но это не страшно, а, наоборот, приятно. Нет, конечно, это все мои фантазии.

12

Ночь. Допишу о сегодняшнем вечере. Произвела впечатление. Почувствовала, что Джемиль даже гордится мной.

Но это началось еще, когда я вышла к нему. Он посмотрел на меня как-то странно. Какое-то заискивание было в его взгляде. Меня раздирали противоречия — я не люблю его, но мне было жаль его, мне было приятно чувствовать, что он восхищается мной. Я знаю, я известная фантазерка, и немедленно в моей душе расцвела очередная химерическая фантазия — Джемиль поймет меня, я полюблю его, мы сделаемся счастливой парой.

Когда мы возвращались, почувствовала, что мне страшно наедине с ним в экипаже. Чего же я боялась? Да, да, я почувствовала, что ему хочется интимной близости со мной. И этого я боялась. Я просто даже растерялась. Я почувствовала себя беззащитной мученицей. Я сжалась и совсем притихла.

В доме все уже спали. Мы вошли в спальню. Я робко попросила Джемиля выйти и подождать, пока я переоденусь. Но он не уходил. Я положила сумочку на подзеркальник и смущенно скрестила, сжала пальцы опущенных рук. Джемиль приблизился и сказал какую-то пошлость, что-то вроде того, что я — «его красавица». Я почувствовала, как дрожат мои губы.

— Я... переоденусь... — выговорила я еле слышно.

Джемиль улыбнулся. Тускло блеснули неровные серые металлические коронки во рту. Они показались мне не то чтобы хищно оскаленными, но какими-то совсем-совсем чужими. Как будто бы рядом со мной очутился не человек, не мой супруг, но неведомое и неинтересное существо, с которым для меня невозможно никакое общение. Никакого контакта, никакой близости.

Я ни на что не могла решиться. Не могла закричать, не могла убежать.

Джемиль резко дернул мой чаршаф, отбросил на пол. Грубо схватил и сжал мои груди под платьем. Мне стало противно. Но сама не знаю, почему я сдерживала слезы. Почему я не заплакала?

Тяжелая шелковая ткань мешала Джемилю. Я видела, что его одолевает нетерпение. Странно, я все видела словно бы со стороны. И это мое видение «со стороны» было для меня залогом того, что все в конце концов кончится, надо только совсем немножко потерпеть.

Джемилю хотелось поскорее сорвать с меня платье. Но его крестьянская бережливость одержала победу над его телесным желанием. Он неуклюже попытался стащить с меня платье. Хотел даже задрать его мне на голову, я невольно сделала слабое движение протеста, чуть отпрянула. Он поморщился и пробурчал, чтобы я сама сняла платье и побыстрее. Я молча и покорно начала расстегивать лиф. Но он не переставал щупать мои груди и бедра под платьем. При этом он ухмылялся. Во всех его жестах и ухватках ощущалась какая-то грубая простецкая расчетливость. Может быть, в деревнях крестьяне так прицениваются к скотине? Он мешал мне раздеться. Я беспомощно замерла в расстегнутом платье. Он грубо поцеловал меня в губы. Его жесткие, колючие от усов, пахнущие крепким табаком губы так вдавились в мой рот, что я почувствовала боль в деснах.

Ну зачем я стою, как девственница в первую ночь? Пусть все это поскорее кончится. Я решительно отстранила Джемиля. Быстро распустила волосы, сняла платье, успела накинутъ поверх белья легкий домашний халат-мешлах