Судьба убийцы

Она вынула шпильки, которыми была приколота ее шляпка, швырнула ее на мостовую и решительно зашагала дальше.

Я опешила: в голосе Двалии слышались неподдельные слезы. Виндлайер отпустил ручку сундука, и его край с грохотом упал на мостовую. А я все стояла, не в силах поверить, что Двалия говорила серьезно. Она шла не оглядываясь и так быстро, что мы запыхались, пока догнали ее. За все время путешествия мне приходилось мало ходить, и теперь ноги быстро напомнили об этом. Торопясь за Двалией, я почти не успевала смотреть по сторонам. Только мельком видела чистенькие, просторные улицы. Прохожие тоже были чистые, одетые пусть без изысков, но опрятно. Женщины носили юбки с широким поясом на талии, складками спускающиеся едва ли до колена. Обувались они в сандалии, а их блузки были либо вовсе без рукавов, либо с рукавами такими длинными, что пышные оборки скрывали кисти. Иногда встречались женщины с черными, как у наших женщин, волосами, только невьющимися. Некоторые мужчины носили жилетки прямо на тело и штаны такие же короткие, как юбки у женщин. Наверное, в этих теплых краях ходить так было удобно, но мне эти люди казались полуголыми. Кожа у местных жителей была светлее, чем у уроженцев Шести Герцогств, ростом они были выше, а мои светлые волосы были тут обычным делом. И я не видела ни одного нищего.

Когда причалы, склады и гостиницы остались позади, мы миновали несколько розовых и светло-желтых зданий, бросившихся мне в глаза еще с корабля. Под окнами в ящиках красовались цветы, сбоку у дверей стояли скамеечки. Ставни по случаю погожего дня были распахнуты, и я заметила множество прях за работой в одном таком доме. Из полутемной глубины комнаты позади них доносился стрекот ткацких станков. Мы прошли мимо здания, источающего аромат свежеиспеченного хлеба. Повсюду, куда ни кинь взгляд, царили чистота и порядок. Совсем не таким я представляла себе Клеррес. Глядя на Двалию, я думала, что этот город полон злобных людей, а тут сплошь благодать нежных оттенков.

Кроме нас, по улицам спешили и другие пешеходы. Как и в портовой части города, они были очень разные. Больше всего было светловолосых и светлокожих, одетых по местной моде. Но попадались и те, кто явно пришел издалека и был здесь чужаком. Кроме того, постоянно встречались мужчины и женщины в форме стражи, с вышитой на груди лозой. Многие из них открыто таращились на обезображенное лицо Двалии; некоторые, похоже, узнавали ее, однако, узнав, не пытались поздороваться, а потрясенно отводили глаза. Она, со своей стороны, тоже не пыталась ни с кем заговорить и шла так быстро, что мы обгоняли большинство прохожих.

Путь к белому острову вывел нас на дорогу, идущую вдоль берега. Волны накатывались на пляж. Серо-белый песок блестел поверх гранита. Мы шли по добротной гладкой дороге мимо домов, огородов и увитых плющом беседок. Дети в одинаковых просторных одеждах играли во дворах и сидели на крылечках. Я не могла отличить мальчиков от девочек. Двалия все шла и шла. На ходу она вытащила последние шпильки из волос, и косы упали ей на плечи. Она сняла ожерелье и серьги: я думала, Двалия выбросит их, но она затолкала украшения в сумку. В ней не осталось ничего от леди Обриции. Даже великолепное платье теперь выглядело скорее нелепым, чем красивым.

К собственному изумлению, я начала читать ее чувства. Двалия не расплескивала себя во все стороны, как мой отец. Его мысли и эмоции всегда захлестывали меня, потому-то мне и пришлось научиться ограждать свой разум стенами. Мысли и чувства Двалии были куда слабее. Наверное, я стала улавливать их только потому, что очень долго просовывала тонкие усики собственных мыслей в ее разум. Волк-Отец ведь предупреждал меня: путь наружу – это всегда и путь внутрь. И теперь ее мысли просачивались в мой собственный разум. Я чувствовала, как она злится на то, что никогда не была красавицей, что ее никогда не любили, только терпели, поскольку она приносила пользу. Потом Двалия вернулась мыслями к тем временам, когда единственный раз в жизни любила и была любима. Я увидела высокую женщину, которая смотрела на нее сверху вниз и улыбалась. Бледную Женщину. Потом воспоминание оборвалось, словно раздавленное лавиной льда. Чем ближе мы подходили к острову, тем старательнее она оправдывала себя, черпая силу в своей злости. Она заставит их признать, что справилась с заданием. И не позволит им насмехаться над ней или винить ее.

А потом она отомстит.

Словно почувствовав прикосновение моего разума, Двалия злобно оглянулась на нас:

– Живее идите! Уже начался отлив. Я хочу поспеть пораньше, чтобы не завязнуть в толпе просителей. Виндлайер, хватит киснуть. Идешь, будто вол на бойню. А ты, мерзавка мелкая? Смотри держи язык за зубами, когда я буду говорить перед Четырьмя! Поняла? Чтобы ни звука. А не то, клянусь, я убью тебя.