Судьба Убийцы

Когда до меня дошла мудрость слов Волка-отца, я закрыла свои мысли и постаралась восстановить защиту. Я возводила стены все толще и выше, пока не поняла, что ощущаю, как Двалия избивает Винделиара, но больше не дергаюсь от каждого удара. Когда он только принял эликсир, то был гораздо сильнее меня в магии. Но теперь я поняла: путь, ведущий наружу, ведет и внутрь. Когда я прикасалась к их с Двалией сознаниям, то словно открывала между нами ворота. Знал ли он об этом? Понимал ли, что когда пытается вторгнуться в мои мысли, то открывает мне путь к себе? Я в этом сомневалась. А после того, что увидела, я больше никогда не хотела оказываться внутри его головы.

Я лежала под столом, свернувшись калачиком, слезы лились у меня из глаз и рыдания вырывались из горла. Я пыталась вернуть самообладание. Мне следовало обдумать то, что я узнала. У меня было оружие, но оно не было закалено, и я не умела держать его в руках. Он был уязвим, и сам не ведал об этом. Поток знаний о его мрачном детстве хлынул на меня, когда он воспользовался силой змеиного зелья. Я отбросила всякое сочувствие и сосредоточилась на этих воспоминаниях.

Я видела укрепленную цитадель, возвышающуюся над островом. Башни, вершины которых напоминали черепа монстров, смотрели на гавань и материк. Там был милый садик, где играли бледные дети, но Винделиар - никогда. За ними ухаживали терпеливые Служители, их учили читать и писать, как только они начинали ходить. Их сны собирали и хранили бережно, как нежные плоды.

Я видела рынок со множеством прилавков под яркими навесами. В воздухе витал запах копченой рыбы, медовых пирожных и чего-то пряного. Между лотками сновали улыбающиеся люди, которые складывали покупки в сетчатые сумки. Туда-сюда носились и визгливо лаяли маленькие собачонки, едва покрытые шерстью. Девушка с вплетенными в волосы цветами продавала с подноса ярко-желтые сладости. Все люди, которых я видела, были хорошо и опрятно одеты и казались счастливыми.

Таков был Клеррес. Туда меня везли. Однако я сомневалась, что меня ждал милый садик за заборчиком и любящие Служители, или яркий рынок, залитый теплым солнечным светом.

У меня перед глазами стояло обжигающее ужасом воспоминание об освещенных факелами каменных стенах, вдоль которых выстроились высокие скамьи, об истекающем кровью, прикованном ко столу и жалобно кричащем существе, и о Двалии, передающей изящный нож невозмутимому мужчине. Перо, чернила и бумага ждали на высоком столе подле нее. Когда несчастный выкрикивал слово, которое можно было разобрать, она записывала его, как и то, какая мука вырвала из него очередное признание. Она действовала оживленно и умело. Ее волосы были заплетены в косы и уложены в прическу, а бледно голубые одежды защищал холщовый халат.

Винделиар, как презренный изгнанник, стоял на краю сцены, он отводил глаза и трясся от каждого хриплого крика, вырванного из жертвы. Он едва ли понимал, по какой причине пытали извивавшееся на столе создание. Некоторые из сидевших на скамьях наблюдателей взирали на происходящее открыв рты и округлив глаза, другие украдкой хихикали, заливаясь нездоровым румянцем. У некоторых были бледные волосы и глаза, у других волосы и кожа были смуглыми, как у моих родителей. Там присутствовали старики, взрослые и дети, которые выглядели младше меня. И все они смотрели на пытку, словно это было развлечение.

К моему ужасу несчастное существо на столе изогнулось, его кровавые пальцы растопырились в оковах, голова запрокинулась. А потом он застыл. Хлюпающие звуки, которые он издавал, затихли, и я подумала, что он умер. Вдруг с ужасным хрипом он выкрикнул имя:

– Фитц Чивел! Фитц! Спаси меня, спаси меня! Фитц! Прошу тебя, Фитц!

Двалия изменилась в лице. Она подняла голову, как будто услышала божественный голос, взывающий к ней, и ужасная улыбка расплылась на ее лице! Она демонстративно записала что-то в книгу, потом замерла, подняла перо и попросила палача:

– Повтори. Еще раз, пожалуйста. Я должна быть уверена!

– Непременно, – ответил мучитель. Это был бледный мужчина с бесцветными волосами, однако недостаток цвета сторицей окупался яркостью его изысканного одеяния. Даже оливковый фартук, с вышитыми на нем словами на неизвестном языке, надетый, чтобы защитить его нефритовую мантию, казался произведением искусства. В его ушах переливались изумруды. Он взмахнул отвратительным маленьким инструментом в сторону четырех молоденьких Белых. Когда он заговорил, их глаза округлились.

– Вы слишком молоды, чтобы помнить времена, когда Любимый был луриком, таким как вы теперь. Но я помню. Уже тогда он был дерзким и глупым, и нарушал правила, как и вы сами. Вы думаете, что проделываете свои делишки так ловко, и мы ничего не знаем. Посмотрите, к чему это приводит. Знайте, что ваши поступки с легкостью могут привести вас на его место, если вы не научитесь подчиняться на благо Служителям.

Губы самой младшей из них задрожали, и она зажала рот рукой, другой обхватил себя за плечи, двое оставшихся вытянулись и не проронили ни звука.