Судьба ведет(СИ)

Была буйная весна. Днем солнце пригревало так, что хотелось махнуть рукой на все лекции и семинары, поехать на реку, поваляться под нежными лучами весеннего солнышка, поплескаться в чистой прохладной воде. В многочисленных садах нашего городка цветы на деревьях раскрывались прямо на глазах, казалось, вернулась зима, так было бело вокруг. Трава буквально за несколько часов преображала до этого голые грязные улицы в сплошной зеленый ковер. А вечером, когда спадала дневная духота, в воздухе разливался аромат цветущих деревьев, запах был настолько густой и стойкий, как в парфюмерном магазине, но гораздо тоньше, изысканнее, от него кружилась голова, но хотелось вдыхать его еще и еще, как наркотик.

Мы с Альгисом каждый вечер бродили по улицам, обнимались и целовались, спрятавшись в ветвях какой-нибудь низкорослой яблони или вишни, а, выбравшись, не стряхивали упавшие на нас лепестки, нам хотелось не только надышаться этим волшебным фимиамом, но и пропитаться им, чтоб, как можно дольше, продлить для себя волшебную сказку Весны.

И вот в один из вечеров, когда от счастья и переполнявших нас чувств хотелось прыгать и смеяться, петь и танцевать, Альгис взял меня на руки, крепко прижал к себе и быстро понес в сторону от наших любимых ароматных улочек. Он нес меня уже минут десять, но не сбавлял шага, всю дорогу он молчал, смотрел вперед, только изредка поглядывая на меня сумасшедшими полными нетерпения глазами. Я не знала, куда он меня несет, но понимала - зачем. Я прижалась к нему, крепко обхватила его за шею, мое сердце стучало в унисон с его шагами, голова кружилась, а тело распирало нарастающее нетерпение, усиливающееся с каждым брошенным на меня взглядом его бешеных глаз. Наконец, он подошел к двухэтажному особняку, где жили семьи директора и главного инженера завода, на котором работала моя мать. Я удивленно посмотрела на Альгиса, но он решительно поднялся на второй этаж, не спуская меня с рук, открыл ключом единственную на этаже дверь и шагнул в темноту прихожей, показавшейся мне огромным музейным залом, так звонко отзывались эхом шаги Альгиса по поблескивавшему под ногами паркету. Не задержавшись в прихожей, Альгис все так же уверенно толкнул ногой одну из дверей, прошел через похожую на музыкальный салон комнату со старым черным роялем посредине и открыл другую дверь. Здесь он остановился на мгновение, порывисто прижал меня к себе и уже медленнее, мне показалось, менее решительно, пронес за большую, с каким-то японским рисунком ширму. Я огляделась: хотя комната была огромна для меня, привыкшей к тесным комнатушкам современных хрущевок, но ширма делила ее на два вполне уютных помещения: кабинет и спальню, - со своим окном в каждой половине. Альгис не включил свет, да и не нужно было: двор вокруг дома освещался настолько мощными фонарями, что в комнате можно было даже читать...

Мне тогда вспомнились ленинградские белые ночи, которых я никогда не видела, но очень мечтала увидеть.

...Здесь Альгис осторожно положил меня на широкую и высокую кровать, склонился надо мной и тихо спросил срывающимся голосом: "Может задернуть штору?" - "Нет. Не надо. Тогда я не увижу тебя", - ответила я ему и, пользуясь, случаем заговорить, спросила: "А где мы?" - "У меня", - и он больше не позволил мне задавать вопросы, закрыв рот поцелуем.

Когда он нес меня, сверкая безумными глазами, я думала, что, едва он донесет меня до какого-либо ложа, он сразу овладеет мной. Но нет. Теперь мне казалось, что он принес меня сюда, только для того, чтоб всю исцеловать. Он постепенно раздевал меня и целовал, целовал, целовал... А когда на улице погасли фонари, и забрезжил рассвет, мы уснули глубоким сном невинных младенцев, так и не сняв с кровати темно-бардовое шелковое покрывало.

...Здорово мы, наверно, смотрелись сверху: два обнаженных тела, разметавшихся в счастливом изнеможении на темном блестящем шелке. Боже мой! Вот так вот начнешь вспоминать, и, оказывается - есть что вспомнить!..

Ах, какое у него было тело!!! Апполон Бельведерский, по сравнению с Альгисом, - нескладный подросток. Еще бы, он столько работал над свом телом: в школе он занимался плаваньем, затем, когда отказался сразу после школы поступать в институт и до восемнадцати работал на заводе, увлекся штангой, в армии, оказавшись в Западной группе войск в противодесантных войсках, занимался восточными единоборствами, в частности, каратэ, а в институте играл за сборную команду по волейболу, но и каратэ не бросил. Как он говорил? "Это уже не спортивное увлечение, а образ жизни"...